– Значит, сейчас вы всем довольны? – спросил немец.
Каким-то светлым, трепетно-робким взглядом смотрел хозяин куда-то вдаль.
– Как светлый сон пронеслась моя жизнь, – неожиданно дрогнувшим голосом произнес он. – Пусть я еще не так стар, но сколько света и тепла, сколько чудесных, волшебных воспоминаний вместилось в нее. Шумит осока у реки, и тихие вечера, в сумраке у брошенной кирхи, и стрекозы над водой, над теплой неподвижной водой в краткие минуты заката. С девушками, с чудесными, светлыми, нежными и тихими девушками, садились мы в лодки и плыли к островку на реке. Светло и тихо, как будто только мы одни есть на белом свете, только один плеск весел слышен в полумгле. И скромные, неловкие объятия на острове, и негромкие, неумелые, но правдивые, всегда правдивые и честные слова. И губы, неловко прижавшиеся к губам, и обещания верности на всю жизнь, до гроба, которые так легко, и радостно, и сладко потом исполнить. С нежными, светлыми, чистыми девушками ездили мы на лодках на острова, и сами не замечали, как такими же светлыми вечерами оказывались у алтаря в сводах, увитых цветами, и как такими же теплыми тихими вечерами начинали кричать наши дети в люльках под теплыми крышами, за веселыми, тихими, белыми стенами. А жизнь идет, и все так же лучисто течет река, и наши дети ездят с девушками на лодках на тот же остров, и дети, свои чудесные дети рождаются у них, и вечерами, под тихим ветром чуть слышно звучит вдали колокол, и так же ясно, неярко светит небо, и не будет этому конца.
За столом на несколько мгновений воцарилось молчание.
– Ездить с девушкой на остров – это ваш обычай? – спросил немецкий офицер.
– Да, на этот остров ездят на лодках влюбленные, считается, что если съездил на остров с девушкой, значит, почти все равно, что обручен. Они ездят со своими девушками на остров и сами не замечают, как взрослеют. А мы смотрим, вспоминаем, и чувствуем, как счастливы, и думаем о них.
Женщины принесли и расставили на столе кувшины с сидром и еду.
– Где же ваша супруга? – воспитанно поинтересовался немецкий офицер.
Жестом подозвав дочь, хозяин выслушал что-то быстро на ухо нашептанное ею.
– Жена сейчас будет, – кивнув, сказал он. – К жене пришел траллс с просьбой разрешить ему приобрести новую обувь. Сейчас она решает этот вопрос, надо же понять, действительно ли так необратимо пришла в негодность и не подлежит ремонту старая. Она будет вот-вот.
Дочери хозяина – та, что мы встретили, и еще двое, помладше, расселись на лавках между нами.
– По вечерам девушки и молодые люди с разных мыз водят хороводы, – сказал хозяин, – и украшают лентами деревянную фигуру богини у реки. Несколько раз в год, в День урожая они вместе купаются в реке, в свете огней, бывает, что так кто-то тоже может найти свою суженую. Мои дочери могут вам подробней рассказать об этом. Жаль, что нет сыновей, но за ними нет смысла посылать, слишком они далеко – в поле.
– На каких условиях работают траллсы? – спросил немец. – У них есть свои участки земли, или вы что-то платите им?
Хозяин недоуменно пожал плечами.
– Траллсам ничего не платят и, разумеется, они не имеют земли. Зачем, все прекрасно устроено и так. Траллсы работают за еду.
– Не воруют?
– У нас введено старинное правило – воровство карается отрубанием руки – так что они не слишком торопятся нарушать правила.
– А если все-таки что-то случится – что, действительно отрубаете?
– Такое случается крайне редко, но если случается, разумеется, отрубаем, закон есть закон. Но, разумеется, предварительно сделав анестезирующий укол, под наркозом.
Белокурая со смелыми глазами девочка, сидевшая, прижавшись ко мне бедром, возле меня, тихонько наклонилась ко мне.
– На самом деле сильно провинившихся траллсов вешают. – Словно остро тая что-то, она чуть возбужденно хихикнула. – Это так весело – вешать. Мы всегда смотрим на это. – Она заговорщицки, заблестевшими глазами быстро взглянула на меня. – Я уже вешала.
Быстро присоединившаяся к застолью жена хозяина, села рядом с ним за стол. Повлажневшими, чуть поблескивающими глазами, не касаясь вилки и ножа, она тихо смотрела на нас.
– Герта такая сентиментальная, – заметив это, сказал хозяин. – Я и сам порой не кремень, но что уж сказать про нее. Что ты так расчувствовалась, милая?
Жена хозяина быстро смахнула слезу с глаз.
– Я просто думаю, – сказала она, – сколько чудесных, сильных, порядочных мужчин ломает свою судьбу и теряет свое счастье из-за чувства долга. Вы все такие храбрые, и по вашим лицам я вижу, сколько вы вынесли. Здесь у нас и на соседних мызах так много чистых, красивых, порядочных, ласковых девушек, чье счастье вы могли бы составить. И которые могли бы дать вам счастье. Дать домашний очаг, и тепло, дать заботу и ласку, от которых вы давно, так давно отвыкли. Дать вам детей – ваше продолжение в этой жизни. Неужели никто из вас не сделает, наконец, послабленье себе, не разрешит себе быть счастливым? Как самого близкого человека, как родного сына мы приняли бы любого из вас.
– В самом деле, – горячо сказал хозяин, – неужели дело Вотана окажется под угрозой, если вы подарите нам хотя бы кого-то из ваших людей? – он повернулся к немецкому офицеру, – Скажите.
Опустив глаза, немецкий офицер преувеличенно прямо сидел за столом.
– Надеюсь, вы простите нас, – сказал он, – но долг в самом деле превыше всего.
Долго, до коротких сумерек, мы сидели за столом, ели и пили сидр.
– Сейчас у молодежи начнутся вечерние игры, – сказал хозяин, – я думаю, сыновья уже вернулись с поля и сейчас моются. А хотите, и мы позовем хор из траллсов и они исполнят вам радостные
