– Минет, – сказал он. Видя по лицу Вагаскова, что тот не понимает слова, он чуть усмехнулся, – или, как называют это итальянцы, – фелаццио. – Еще мгновенье он смотрел на Вагаскова. – Ну, в общем, отсасывают они им – и все дела. На спецкурсах комсостава такому не учили?
Что-то произошло с одним из танкистов: запрокинув голову, он содрогнулся и, казалось, застонал, девушка мгновенно отпрянула от него, в тот же миг длинная палка «журавля» резко дернулась вверх – взметнувшись ввысь, повиснув в воздухе, все еще дергаясь, то ли так же, то ли уже как-то по-другому, танкист, с голыми животом, пахом и бедрами, с застрявшими на голенях, повисшими бельем и брюками замер, наконец, со свернутой набок головой в петле, беснующаяся толпа взорвалась криками и улюлюканьем. Мгновеньем позже то же самое произошло с другим танкистом, потом с третьим и с остальными. Словно ожидавшие этого танкисты проигравшей стороны по очереди забрались на свой помост, оказавшийся просто открытым, без бортов, кузовом грузовика. Над головами их был толстый брус на двух боковых столбах; подбежавшие разом люди, забравшись в кузов, размотали намотанные на брус канаты с петлями, надели петли на шеи танкистов и затянули. Один за другим они спрыгнули с кузова, последний дал знак водителю, взревел мотор, грузовик отъехал. Лишившись опоры под ногами, все пятеро повисли, удавленные, на общем брусе и так же недолго подергавшись, замерли. Толпа, словно отходя, верещала и свистела.
Опустив бинокль, немецкий офицер, желчно кривясь лицом, посмотрел куда-то в сторону.
– Танковый декаданс, – негромко произнес он.
Взяв у него бинокль, Вагасков несколько мгновений разглядывал толпу.
– Не понимаю, – сказал он, – они в своем уме или безумны – как в том городе?
– В данной обстановке уже нет разницы. – Привалившись к башне, немецкий офицер вновь взглянул на толпу. – Вопрос, как нам выбираться отсюда.
Быстро поднесший бинокль к глазам Вагасков секунду рассматривал поле.
– Сию секунду, – сказал он, – немедленно.
Въехавшие на полосы тягачи уже оттаскивали оба танка за пределы полосы, следующая пара танков стояла чуть на отшибе, механики еще возились с каждым из них, экипажи курили рядом. Быстро проверив впечатление в бинокль, немецкий офицер резко повернулся к остальным. – Все в машину, внутрь. Быстро.
Через люки мы набились внутрь танка, двубашенный, массивный и громоздкий, он тем не менее вряд ли был рассчитан на экипаж из девяти человек.
– Иоганн – ходу!
Мотор взревел, сотрясаясь; сидя практически на плечах друг у друга, разбивая на подбрасывавшей танк дороге головы о внутренние конструкции, пушки и прицелы, ничего не видя, ощущая только нараставшее, тряское, стремительное движение, сквозь броню и закрытые люки мы слышали налетавший, словно отдаленный расстоянием шум толпы, спустя несколько мгновений он стал громким, танк затрясся и запрыгал, взлетая на ходу и ломая нам шеи – по бешеным подкидываниям и рывкам стало ясно, что мы уже движемся по ристалищной полосе. Что-то происходило снаружи, дробно ударили в оба борта пулеметные очереди, чуть позже несколько разрывов громыхнули впереди и где-то рядом; не выдержав, сидевший за пулеметом Ганс, до предела выворачивая вбок ствол, дал несколько очередей в ответ. Тряска, удары и калечащие подбросы продолжались, в какой-то миг на броне что-то громыхнуло – похоже, кто-то из толпы добросил до танка гранату.
На несколько мгновений завязнув в какой-то сыпучей низине, сдав чуть назад и выжав полный газ, Иоганн вытащил все же танк из липкой ловушки; взлетев, перелетая какую-то другую и всей массой грохнувшись вниз, почти не снижая скорости, танк несся уже по почти ровной плоскости; избитые, оглохшие и одуревшие, мы, как мешки, мотались внутри. Крики и свист толпы стихли где-то позади, минут десять или более того на максимальной скорости танк несся по относительно гладкой дороге, наконец, сбросив скорость и еще продвинувшись чуть вперед, он остановился.
– Вылезаем, – сказал немецкий офицер. – Иоганн, спасибо за образцовую вспашку.
Невидимый в темноте Иоганн, похоже, улыбнулся.
– Это не то, что у отца на поле.
Толкаясь и наступая на плечи и головы друг другу, один за другим мы выбрались из танка. Дорога была узкой и раскисшей, машина стояла посреди леса. Ни шума, ни пения птиц не было слышно. Немецкий офицер обернулся к Иоганну.
– Какой у тебя запас хода?
– Километров на двадцать, наверно, хватит, – ответил Иоганн, – но на максимальных скоростях горючку лучше не жечь.
– Садимся на броню, – сказал немецкий офицер. – Иоганн, давай вперед помалу.
С усилием двигаясь, потирая ушибленные места, мы расселись на броне, вздрогнув, танк поехал. Оглушительный, разрывающий воздух грохот раздался где-то впереди, что-то грандиозное, устрашающее происходило скрытое лесом, там; продвинувшись по лесной дороге километра на два, увидев вдруг, что лес редеет и расступается, выехав на равнину, во все глаза мы глядели кругом. Все тот же неширокий, метров двести шириной путь шел через болото, все те же кочки, взгорья и заросшие кустарником островки разбросаны были по обе стороны. Справа, впереди, на вытянутом длинном участке суши, который виден был лишь по краям, а в основной части был уже вбит, вдавлен в болото растянувшимся на нем огромным сооружением, возвышалось что-то длинное и невообразимое, по бокам сооружения бегали и копошились люди.
Приблизившись и поравнявшись с ним, мы увидели, что это было – огромная, невероятных размеров пушка, установленная на многоступенчатый, сложнейшей конструкции лафет, опиравшийся на многометровую систему железнодорожных платформ, нижние из которых, стоявшие на рельсах, имели по полтора десятка катков, приняв угол возвышения ствола градусов тридцать, готовилась к очередному выстрелу. То, что гигантская орудийная система стояла на рельсах, впрочем, уже только угадывалось – платформы, на которых покоился гигантский лафет, уже ушли в болотную жижу почти по верхние ободы колес. Система проминала собой четырехколейный рельсовый путь – счетверенные ряды рельсов были видны
