– Это не проблема, солнышко. Ну, проблема, но ты же придумаешь, как ее решить.
– Возьмите кого-то другого из консультантов.
– Нет. У них в этом деле нет заинтересованности.
– Вы хотите сказать, никто из них с ним не трахался.
Талант, самоконтроль и бодрящая склонность к самоанализу.
– И ты будешь сама по себе.
– Что?
– Ты будешь сама по себе. Без помощников.
– Это…
– Театрально. Разумеется. Одна женщина – один голос перед Судом Клавия, – окруженная тысячью могущественных врагов? Наша доминирующая метафора по отношению к суду связана с гладиаторскими боями. С ареной. Нет-нет, корасан. Суд – это театр, сцена. Закон – это не борьба, а убеждение. И так было всегда. Это лучше, чем любая теленовелла. Сетевые рейтинги пробьют наши искусственные небеса. – Ариэль видит, как Абена мысленно проговаривает последовательность «не могу, совершенно неразумно, вы шутите/сошли с ума/невыносимы». – Ты что-то хотела сказать?
– Да. Иди ты на хрен, Ариэль Корта.
– Да-да. Но тебя там не бросят одну. У тебя всегда будет полная поддержка ИИ, команда за спиной и мой голос в ухе. По-твоему, я отпустила бы тебя в Суд Клавия с голыми сиськами? Так, тебе понадобится защитник.
– Разрешение споров с помощью драки – варварство, архаизм и унижение закона.
– Ну, конечно. Но будь я Лукасом, бросила бы вызов лишь ради того, чтобы поглядеть, как ты разденешься до лифчика и трусов и воткнешь стилет в волосы вместо шпильки. Тебя такое устроит?
– Это унижает всех и вся. Мы не дикари.
– Мой брат был защитником «Корта Элиу». Карлиньос был самым милым, нежным, красивым и заботливым мужчиной, которого я когда-либо знала, и я видела, как он перерезал глотку Хэдли Маккензи в Суде Клавия. С таким же успехом он мог сам остаться лежать на тех досках, в луже собственной крови. У нашего закона есть цена – и она такова: любой, кто его тронет, может порезаться. От закона, который ничего не стоит, не будет справедливости. Карлиньос это понимал. Найми защитника. Я раньше пользовалась услугами Ишолы Олувафеми. А потом мы поработаем над твоим судебным имиджем. И пока ты здесь, ступай поговори с Лукасинью. Он теперь может разговаривать. Расскажи ему какую-нибудь историю. Он любит истории. Расскажи ему о вас двоих.
Абена останавливается в дверях.
– У тебя проснулся материнский инстинкт, Ариэль?
– Иди и познакомься с клиентом.
– Надо так?
Луна кивает – да-да! – и отрезает ложкой еще кусочек кекса.
– Я могу… кормиться. Сам, – говорит Лукасинью Корта. Он берет ложку и подносит к губам. Луна с тревогой наблюдает. В самый последний момент, когда он уже не видит руку, та начинает дрожать; Луна бросается на помощь и ловит падающий кусочек на бумажное полотенце. – Прости.
Каждый день она приходит к нему, когда доктор Гебреселасси заканчивает вкладывать в его голову очередную порцию непонятно чего, – и каждый день его реакции становятся точнее, лицо – ярче, речь – более внятной, однако вскоре она обнаруживает в его разуме пробелы: моменты, дни и целые истории, которые сама помнит четко и ясно, а для него они не существуют.
«Не заставляй его вспоминать, – инструктирует доктор Гебреселасси. – Он не сможет вспомнить то, чего нет. Но говори с ним о том, что он помнит. Совместные воспоминания – это важно».
Сегодня она присела на край его кровати и завела разговор о пирогах. Сперва он едва понимал, о чем она толкует, но потом воспоминания начали возвращаться, и, когда белковые чипы установили связь между разрозненными обрывками, все ожило в его голове. Она рассказала, с чего все началось: он заявил, что больше не будет никаких лунных пирогов на Чжунцю – дескать, они никому не нравятся, – и вместо этого собрался приготовить капкейки. Ему понадобилось три дня, он переборщил с сахаром и ароматизаторами, зато обошелся без лунных пирогов. Все аплодировали, и, воодушевленный, он продолжил печь на дни святых, фестивали, дни рождения и любые поводы, какие возникали в коллоквиуме, и со временем у него это стало хорошо получаться. По мере того как Луна рассказывала историю про пироги, свет в его глазах разгорался сильнее. Он все вспомнил, и тогда Луна вернула его в Море Спокойствия: туда, где во время их бегства на присвоенном ровере он пытался скоротать время, читая ей лекцию о тортах. О торте как идеальном подарке, о том, как трудно его приготовить и как сделать это правильно. Они ехали и ехали, через борозды и кратеры, пока не наткнулись на отряд «Маккензи Металз». Тут его лицо помрачнело. Он покачал головой. Между тортом и пробуждением в медцентре Кориолиса в его разуме зияла дыра.
Даже в самом передовом научном центре Луны потребовалось время, чтобы напечатать органические материалы для кекса с лимонной глазурью. Лукасинью занервничал, когда Луна взяла ложку и придвинулась к нему, словно мать, чтобы накормить. А потом на его лице отразился исступленный восторг.
– Еще, пожалуйста.
На этот раз он позволяет Луне придерживать его руку, пока несет ложку ко рту.
– Получилось!
– Раньше у тебя был особый способ их готовить.
Лукасинью озадаченно хмурится. Его память – лунный пейзаж из кратеров и пропастей.
– Вспомнишь, когда придет время, – говорит Луна.
Фамильяры в унисон объявляют о посетителе. Глаза Лукасинью распахиваются.
– Абена!
Луна хмурится под маской Леди Луны. Это ее время. Ее место. Ее кузен. Она занимает позицию в изножье кровати Лукасинью, оттуда удобнее обороняться. Изо всех сил сверлит незваную гостью взглядом. Абена Асамоа даже не моргает.
– Луна. Лукасинью.
Лукасинью пытается сесть ровно. Луна не разрешает. Он может что-то порвать, растянуть, сломать. Потом она отступает, но все равно остается между кузеном и Абеной.
– Почему ты здесь?
– Пришла повидаться с клиентом.
Луна раздувает ноздри и напряженно хмурится:
– Я твой клиент.
Попала! Вот тебе, воображала Асамоа. Я знаю про тебя и Лукасинью, но все в прошлом, и большинство из вас – просто дыры в его памяти.
– Я все-таки должна поговорить с…
– Если я твой клиент, могу сказать, чтобы
