Преодолевая сильнейшее внутреннее сопротивление, Светильников выбрал время за год до смерти Любима, навел на эту точку курсор – и внезапно в коридоре за дверью послышались чьи-то торопливые шаги, заставившие Аркадия вздрогнуть. Он почувствовал, что его палец непроизвольно нажал на кнопку мыши – и похолодел, увидев, что курсор сдвинулся немного правее, указав на еще более позднее время.
– Тьфу ты! – мужчина дернулся, чтобы вернуть стрелку на место, но экран перед ним уже засветился знакомым пасмурным петербургским светом, показывая ранее утро 13 июля 2280 года. Эту дату Аркадий помнил очень хорошо и обещал себе никогда не следить за событиями, произошедшими в тот день в российской хроноспасательной службе.
Программа, настроенная на то место, которое Светильников просматривал в прошлый раз, показала ему хорошо знакомую дверь, ведущую в подъезд, где жили Маевские. Вчера Аркадий видел, как она блестела от свежей коричневой краски, теперь же эта краска потускнела и отваливалась крупными кусками…
Эмма и Любим вышли из подъезда и молча зашагали через двор к остановке. Аркадий не отрывал глаз от их лиц – последние минуты, проведенные ими вместе. И в эти драгоценные минуты ничего не происходило: супруги молчали и почти не смотрели друг на друга, напряженные и погрузившиеся в свои мысли. У Светиль-никова даже мелькнула мысль, что они опять в ссоре или как минимум оба чем-то недовольны. Правда, тогда Эмма вряд ли смогла бы долго молчать, шагая рядом с мужем, и продолжила бы выяснять с ним отношения по дороге, а она молчала и всю дорогу до маршрутки шла, опустив глаза и глядя себе под ноги.
Аркадий проследил почти весь путь своих друзей на работу и только в самом конце, когда они вылезли из маршрутки и двинулись к главному корпусу ХС, позволил себе «перескочить» немного вперед в будущее и внутрь здания – он не думал, что они начнут серьезный разговор теперь, когда до начала рабочего дня оставалось несколько минут.
К удивлению Светильникова, в зале переброски Любим направился в мужскую раздевалку, а Эмма – в диспетчерскую. Уже взявшись за дверные ручки, они оглянулись друг на друга, обменялись каким-то особенно выразительным взглядом и чуть заметно кивнули. Двое дежуривших в зале медбратьев и технический координатор, в тот момент тоже собравшийся зайти в свой кабинет, ничего не заметили – на взгляды Маевских обратил внимание только наблюдающий за ними из XXV века друг.
На мгновение Аркадий заколебался, не зная, что ему делать дальше – посмотреть, куда именно отправится Любим, и заглянуть в тот же момент времени или остановить просмотр, закрыть программу и заняться своими делами? Но еще до того, как он понял, что все равно не сможет теперь перестать следить за прошлым, его рука вновь потянулась к настройкам, и на экране показался кабинет диспетчера. Эмма села за компьютер и прижала палец к левому виску, активируя рацию.
– Любим, меня слышно? – уточнила она тихо, почти шепотом, хотя в звукоизолированной комнате ее мог услышать только тот, к кому она обращалась через передатчик. Словно предчувствовала, что ее может подслушивать кое-кто из будущего.
Затем она машинально кивнула – видимо, Маевский отозвался по рации – и добавила еще тише:
– Ты не передумал?
Лицо у нее в тот момент приобрело заговорщицкое выражение – точно такое же, какое Аркадий однажды уже видел. Бесконечно давно – после их первого самостоятельного задания на тонущем лайнере. Именно так в тот день юные Эмма и Любим посматривали друг на друга.
– Как я-то могу передумать, если почти тридцать лет помогала тебе осуществить наш план? – усмехнулась Маевская и подмигнула, словно супруг мог видеть ее в тот момент.
Рука Светильникова снова дернулась – он мог узнать, о чем Эмма говорила сейчас с мужем, если бы заглянул в соседнее помещение, где Любим в тот момент переодевался. Мог прервать просмотр, вернуться немного назад во времени и прослушать его реплики. Но Аркадий вдруг словно оцепенел. Что-то не давало ему оторваться от монитора, от лица любимой женщины, в последний раз разговаривавшей с тем, кого любила она.
– Ладно, – улыбнулась тем временем Маевская, а потом стала серьезной и отстраненной, как и положено диспетчеру на работе. – Готов, Любим? – произнесла она уже громким голосом с таким же отстраненным выражением и еще раз слегка кивнула, услышав стандартный для хроноспасателей отзыв: «Готов!»
Монитор перед ней тоже засветился – таким же сумрачным, сероватым утренним светом, какой недавно заливал экран Аркадия. На нем появилась безлюдная улица, заваленная сугробами снега, и Светильников не сразу узнал ее, но по освещению мгновенно понял, что снова видит свой родной Санкт-Петербург. Вернее, как стало ясно спустя несколько секунд, когда Эмма уменьшила план и на экране поместилось сразу несколько домов, не Санкт-Петербург, а Ленинград.
Улицу давно не расчищали от снега, и сугробы, наваленные вдоль домов, порой доходили до середины окон первого этажа. В одном из сугробов темнело что-то напоминающее очертаниями полузасыпанное снегом мертвое тело. А вот живых людей Аркадий нигде не видел…
Возникший возле одного из сугробов Любим Маевский в тонком, но теплом сером комбинезоне заставил Аркадия в очередной раз вздрогнуть от неожиданности – он казался единственным живым человеком на улице.
– Дмитрий, готов? – обратилась Эмма к кому-то еще и щелкнула мышью, после чего рядом с Любимом возник его напарник в такой же серой одежде. На вид Светильников дал бы ему лет тридцать – скорее всего, когда сам он покинул свое «родное» время, этот мужчина еще не родился. «Странно, – удивился про себя Аркадий, – Любим же почти всегда нырял либо вместе с Эммой, либо вместе с их сыном! Куда же теперь делся Винсент?» Возможно, Маевский-младший в тот день болел или уехал в отпуск, но хитрые выражения лиц и перемигивания его родителей говорили о том, что, скорее всего, он отсутствовал не случайно. Аркадий уже почти не сомневался, что Эмма и Любим что-то задумали – что-то опасное и нарушающее правила, во что не хотели вмешивать своего ребенка. А
