Димка брел через бурлящий холодный поток и вспоминал разные виденные им фильмы, в которых герои преодолевали всевозможные трудности и выходили в конце победителями.
«Я тоже сейчас преодолеваю трудности, – говорил он себе. – И я их обязательно преодолею. Пусть Владимир Афанасьевич убедится, что из меня получится настоящий полевик».
Временами он сбрасывал на гальку груз и отдыхал, поглядывая на мчащийся с шумом и плеском, помутневший за эти дни поток. В его гуле Димке слышался злобный рев, грохот разрушения и словно бы жалобные стоны. «Это вода разрушает горы, – думалось ему, – и горы стонут».
Отдохнув, он присаживался задом к своей ноше, просовывал руки в лямки и подымался, как подымается штангист, взявший штангу в рывке.
«Будь я горным бараном, – говорил он себе, – мне пришлось бы таскать на голове громадные рога, а это куда менее удобно, чем рюкзак».
Чем дальше он уходил, тем больше видел следов недавнего разгула стихии. На лесных участках прямо среди деревьев тянулись гребни и целые поля мокрого темно-серого песка. Порой поперек пути вставала настоящая баррикада из переплетенных между собой вывороченных кустов, деревцев и веток, промежутки между которыми были плотно забиты мелким лесным мусором, хвоей, песком и даже камнями. Перебираться через них с тяжелой поклажей было не так уж просто. Но куда сильнее Димку беспокоил ручей, который походил уже на небольшую речку. Пытаясь форсировать его в очередной раз, он через три-четыре шага погрузился в воду по пояс. Подошвы сапог едва удерживались на скользких камнях. Если бы не груз, его бы, наверное, давно сбило с ног. Мальчишка сделал еще шаг… Вернее, не сделал, а только попытался сделать. Едва он отделил от дна одну ногу, как поток с силой ударил по второй ноге. А дальше случилось то, что и должно было случиться. Димка резко качнулся, взмахнул руками и скрылся под водой.
Надо сказать, что плавал Димка хорошо, даже в соревнованиях не раз участвовал. Но все же обычно он плавал без сапог и тем более без тяжеленного мешка за плечами.
Сейчас Димка и не пытался плыть. В первые секунды он вообще не понимал, что с ним происходит. Холод сжал его голову. Тугие струи, словно змеи, проникли под одежду, оплели тело. Неодолимая сила волокла его по скользким подводным валунам и одновременно прижимала его плечи и голову ко дну, не давая подняться, не позволяя даже встать на четвереньки. Чем отчаяннее он рвался вверх, тем быстрее волокло его течением. Вокруг шипело и булькало, перед глазами мелькали какие-то блики, расплывчатые серые пятна.
«Что подумает про меня Обручев?» – возникла в его мозгу досадная, до слез обидная мысль – мысль о том, что он не справился; обещал, клялся, а сам не справился…
Но очень скоро обиду затмила раздирающая боль в груди. Дышать! Еще раз он подтянул ноги, силясь встать… и тут его осенило. Словно кто-то крикнул ему в самые уши: «Мешок!» Корчась, едва не глотая ледяную воду, Димка высвободил руки из лямок вещмешка. Точно спущенная пружина, вырвался он из-под воды. С хрипом вобрал в легкие воздух. И дышал, дышал, держась за ползущий по дну, тянущий его за собой мешок. Скалы, сопки с редкими деревцами тоже, казалось, ползли куда-то. И словно смотрели на него с изумлением: как это он ухитрился вырваться?!
Несколько минут спустя Димка сидел, сгорбившись, на том же берегу. У кромки воды лежал на боку размокший мешок, и из его горловины вытекал розоватый (видимо, окрашенный мясом) ручеек. Сидел потерпевший на куче серого песка. Песок облепил его мокрую одежду, сделав ее похожей на наждачную бумагу. Песок обнаруживался и на губах, и в карманах куртки, и под одеждой. Хорошо, что он не взял с собой блокнот, иначе всем его рисункам пришел бы конец. Димка подрагивал от холода. А может, и от пережитого потрясения. Рядом ревел поток. Казалось, он ревет от злости – злости на теснящие его горы, на камни, преграждающие ему путь, на Димку, которого ему не удалось утопить.
Парнишка вспомнил данное им Обручеву обещание вернуться обратно, если он не сможет переправиться. Но как же это обидно – топать обратно, когда преодолел уже бо́льшую половину пути! Когда до лагеря осталось не так уж много… Сдаться? Нет, он, Димка Ручейков, не из слабаков! Чего бы это ему ни стоило, но он не сдастся!
Он нащупал в нагрудном кармане коробочку, жирную на ощупь (и тоже облепленную песком). Запаянные спички. В коробочке, когда Димка вскрыл ее, обнаружилась и «чиркалка».
…У шипящего, дымного из-за сырых дров костра он немного согрелся. Затем поджарил на палочке кусок баранины. Несоленое, мясо показалось ему еще и горьковатым, едко пахнущим дымом и как будто по́том. Однако он заставил себя прожевать весь кусок.
«Это даст мне сил, – сказал он себе. – Так во всех книжках пишут».
Может, и вправду подействовало мясо, но через какое-то время он хотя бы обрел способность здраво рассуждать.
Итак. Через ручей дальше ходу нет, это ясно. Значит, путь по долине ручья, самый простой и короткий, отпадает. Что остается? Остается одно – лезть через горы. Впереди еще шесть или семь прижимов – значит, столько же подъемов на кручи и спусков с них.
«Зато больше не придется соваться в холодную воду», – утешил он себя.
И словно в поддержку его решения, в туманном небе появилось желтое пятнышко солнца.
«Ну что, – сказал себе Димка, – лень на ремень…» Он взвалил на спину поклажу и зашагал назад, туда, где обрыву предшествовал зеленый склон.
Взбирался он на кручу далеко не с той прыткостью, с какой прыгала по скалам горная коза три дня назад. Медленно, на четвереньках, полз он по крутому, мшистому склону, точно крот. И не просто крот, а порядком придушенный крот. Крот, не видящий ничего вокруг, кроме того, что у него прямо под носом. Под носом у Димки сменялись камни, сухие ветки, ягель, мох… Ягель, ветки, кустики, камни… И так без конца.
Ручей шумел где-то внизу, а Димка полз и полз. Мимо редких лиственниц, шаркавших ветками по его лицу, мимо каменных глыб и коряг. Где-то над головой светило пробившееся солнце и наливалось синевой небо. Но Димка ничего этого не видел. Упрямо набычив голову, он карабкался и карабкался, пока не достиг перевала через отрог. Тогда он поднялся на ноги и двинулся, покачиваясь, наискось вниз, придерживаясь за стволы деревьев, за ветви, падая порой на спину и снова вставая. Затем он брел по галечной косе до следующего прижима и, немного не доходя до
