– Так что?
Белая ткань, синий узор письма-бондзи, письмена из земель Будды. Правильно ли прочел?
– «Все, зависящее от чужой воли, – зло, все, зависящее от своей воли, – благо». Это цитата, господин генерал, из старой законоучительной книги, «Наставления Ману о дхарме». Она не намного моложе Будды. Могу ли я поинтересоваться, кто из здешних вельмож?..
– Благодарю вас. Вы очень помогли мне. Что до вашего вопроса, в той мере, в какой это не поссорит нас с королем и не помешает войне, действуйте, как считаете нужным. Только будьте осторожны. Примерно как в Присолнечной.
Генерал отворачивается от света, от реки, от священника, от Аюдхи. Вы неправы, обращается он к человеку, с которым, увы, не встретится через поле. Кроме свободы, кроме желания, в нашем неверном мире еще есть музыка и возможность с ней совпасть. И если это происходит, неважно, кто в чьей воле. Вы неправы, но… я постараюсь, мне будет весело. И поскольку вряд ли кому-то из нас доведется переродиться в Чистой Земле, может быть, как-нибудь потом, мы сыграем еще.
Эдо, осень 1616 года
Молодой человек выглядит… очень молодым. Вероятно, потому что пошел в мать: высоким ростом, узкой костью, прозрачной белизной лица. Вероятно, потому, что траур, не белый, воинский, а черный – придворный. Старинный обычай: мало тех, кто помнит, мало тех, кто следует. Белый куда лучше защищает от скверны, которой скорбящий открыт. А скорей всего, усмехается про себя Хонда Масадзуми, просто от того, что сколько ему? Семнадцать?
Ни до губ, ни до глаз его улыбка не достает. Невежливо, неприлично, недостойно, опасно. И всем нам когда-то было семнадцать.
За ширмой не слышно ни дыхания, ни движения. С точки зрения церемониала, с любой точки зрения, там никого нет. Если бы господин сёгун, Токугава Хидэтада, совершил ошибку и явил себя, молодому гостю в трауре пришлось бы либо сразу принимать предложение, либо ввязываться в смертную драку. Но поскольку господина сёгуна здесь нет, нет и еще раз нет, то Хонда Масадзуми, не последний член государственного совета, но все же вассал, может спокойно изложить все обстоятельства и выслушать встречные соображения.
– Вопреки некоторым суевериям, никакой земной владетель, даже самый великий, не может пожаловать рыбе крылья – не появятся. Даже очень глупый земной владетель не станет жаловать крылья летучей рыбе – они у нее есть и без него. Но мудрый и благодарный правитель может повелеть называть рыбу Кунь рыбой Кунь, а птицу Пэн птицей Пэн, чтобы люди, менее внимательные к природе вещей, знали, как им подобает себя вести, и не подвергали опасности себя и окружающих.
В Присолнечной есть второй после сёгуна, место это занимает глава семьи Датэ, и многим кажется, что пора бы привести название вещей в соответствие с их природой.
Молодой человек чуть ведет головой в знак того, что услышал, понял, обдумывает. Здесь и сейчас, перед Хондой, ему не нужно кланяться и выражать благодарность… как хорошо, что за ширмой пусто.
– Господин старший советник, – спустя время говорит он… Голос у мальчика глуховатый, приятный, совсем не похож на отцовский – и не слышится в нем все время, где-то на дне, нотка нехорошего веселья. – Господин старший советник, я не могу не заметить, что многие… вы ведь употребили именно это слово? Так вот, многие находят обстоятельства смерти моего отца подозрительными – или хуже того. И траур, достойный члена сёгунской семьи, которым изволили почтить моего отца, не убеждает их оставить эти дерзкие мысли: скорее, наоборот. Если бы недостойный сын принял от Великого господина то, чем Великий господин решил его почтить, эти многие сказали бы, что предлагаемое – цена крови. Часть пошла бы дальше, предположив сговор.
За ширмой – звенящая пустота. Такая же – в голове и на кончике языка. Всего можно было ждать, но того, что мальчик скажет это вслух, скажет здесь… не безумен же он? Советники мальчика неподвижны, будто ничего не произошло.
– А что скажете вы, ваша светлость? – спрашивает в тон Хонда Масадзуми.
– Я спрошу, Хонда-доно, – мальчик улыбается, очень тепло, очень вежливо, – имеет ли этот… вице-сёгун право заключать союзы и торговые соглашения, начинать войну и прекращать ее, конечно же заранее уведомив о том Великого господина и всецело прислушиваясь к его желаниям?
Все это – если считать кампанию на Такасаго войной – Сэндай уже делал, явочным порядком.
– Конечно, ваша светлость.
– Если к этому добавится право издавать законы, не противоречащие законам столицы, я скажу, что слухи, которые непременно пойдут, будут вполне в традиции нашего дома.
Вот что правда, то правда. Прадед мальчика ходил на прапрадеда войной. Дед сместил прадеда без крови, но сместил несомненно, а сам погиб при таких смутных обстоятельствах, что очень, ну да, многие говорили: Дракон не пытался спасти отца. Или даже «очень пытался не спасти». У принципа «правит лучший» есть оборотная сторона… Впрочем, Датэ уже несколько веков нарушают все законы Неба – и Небо почти молчит.
Мальчик повторяет:
– В традиции нашего дома. – И добавляет: – И к его чести.
Хонда слышит за ширмой уже обычную, неопасную тишину. Даже отсутствие смеха. Кланяется благодарно. Тут есть за что благодарить: молодой человек только что согласился быть одновременно балансиром и щитом. Потому что любой, кто заглядывается на столицу, теперь должен будет сначала пройти через него. Как раньше – через его отца. Его отцу, впрочем, для этого не нужен был титул. Его отец, впрочем, мертв.
Датэ Тадамунэ встает – как подобает лицу его положения, первым, – глядит на старшего советника через черное плечо.
– Мой отец, – говорит, – умер от болезни, которая была с ним, сколько его помню я.
Хонда Масадзуми понимает, что вряд ли увидит тех людей, которых когда-то, очень давно, послал на север. И вряд ли с ними случилось что-то хорошее.
Молодой человек все еще смотрит на него – внимательно и не без благодушия. Потом кивает.
Хонда Масадзуми вспоминает, как – сначала ветром и огнем, потом только ветром – они прошли тогда от Сироиси до старой столицы. Как утихомиривали лагерь, как дожимали Мори, как… как в золотом, еще под вкус регента Тоётоми зале, шли навстречу друг другу высокая, очень красивая женщина в красно-белом и – на голову ниже нее – одноглазый и ломаный ящер в фиолетовом и черном, сошлись и соприкоснулись веерами: не как муж и жена, как два владетеля, равных по положению и не очень расположенных друг к другу. Раньше нужно было задуматься, каких детей воспитают эти двое. Великий
