– Только одна?
Риз берет другую бутылку из упаковки и скручивает крышку.
– Эта тоже.
Я подползаю к ней, и мы вместе проверяем остальные бутылки. Каждая, все до единой, открываются легко, и на каждой сорвано кольцо.
– Черт, – говорю я, но Риз уже на ногах и надвигается на директрису.
– Что вы с ними сделали? – тихо спрашивает она.
Пол под моими коленями влажный, и вода пропитывает джинсы. Директриса что-то сделала с бутылками, но что?
Я подношу одну из бутылок к свету. Сперва я ничего не вижу, но потом… Осадок на дне, россыпь крупиц черного пороха.
Риз замолкает, когда я проношусь мимо нее. Директриса пытается увернуться, но я цепляю ее пальцами за карман на брюках и подтягиваю к себе. Я права – я знаю, что я права, и хотела бы, чтобы это было для меня неожиданностью, но все это мне уже знакомо. Все повторяется снова.
– Гетти, – говорит Риз, – что такое?
Директриса пытается вывернуться, но я вдавливаю плечо ей в грудь, прижимая ее к стене.
– Проверь патроны, – говорю я. – Сама увидишь.
– Я не хотела никому зла, – молит директриса. – Я только хотела помочь.
– О, – говорит Риз у меня за спиной. Мне не нужно оборачиваться, чтобы понять, что она нашла. Часть патронов вскрыта, как учили нас старшие девочки из ружейной смены. Я не знаю, кто и как впервые обнаружил, что щепотка пороха может сделать с телом, зараженным токс. Никто не рассказывал, а я не спрашивала. Но я знаю, что умирать от такого будешь медленно – как будто погружаясь в сон, с той только разницей, что этот сон наполняет тебя болью.
– Вы насыпали в воду порох, так? – говорю я. Мое лицо так близко, что слюна брызжет ей на щеку.
Прежде чем я успеваю увернуться, она берет мое лицо в ладони и смотрит на меня сверху вниз, и чем ласковее становится ее взгляд, тем сильнее сжимаются ее руки.
– Послушай меня, – говорит она. – Так будет лучше для вас.
– Отпустите ее, – говорит Риз, но директриса словно не слышит.
– Они уже в пути, Гетти. Истребители с авианосца. – Она понижает голос, почти шепчет. – Ты знаешь, на что они способны.
Еще бы. Дело не в том, о чем говорили на базе. А в том, о чем не говорили. И это молчание было красноречивее любых слов.
Я отбрасываю ее руки и отступаю назад.
– Почему сейчас? У них было полтора года. Что изменилось?
– Внутри исследовательской группы кто-то заразился, – говорит она. – А кто-то из вас, девочек, нарушил карантин.
Я призываю на помощь все силы, чтобы не упасть, потому что вина обрушивается на меня и тянет на дно, но мне нельзя этого показывать. Нельзя, чтобы директриса узнала, что это были мы.
– Слишком слабые перспективы, слишком велик риск, – продолжает она. – Они не могут вылечить токс. Если бы у них была возможность проводить больше экспериментов…
– Экспериментов? – Ее слова задевают в памяти какую-то струнку, но я никак не могу ухватить мысль; закрываю глаз и проматываю события последних дней, пока не добираюсь до нужного воспоминания. Уэлч на причале, перед смертью. Они хотели проводить испытания на вас, сказала она, но я им не позволяла.
– Уэлч была на нашей стороне, – говорю я. – Верно?
Директриса хмурится.
– Я не знаю, из кого состоит «ваша» сторона, Гетти, но мисс Уэлч была категорически против того, чтобы подвергать эксперименту всё тело, если это могло привести к излишним страданиям. – Она нервно улыбается. – Лично я считаю, что она ошибалась. Теперь это очевидно вдвойне.
– Она покончила с собой. – Меня трясет, и Риз, подступив ближе, кладет руку мне на спину. – Она сделала это из-за ваших планов.
– Давайте не будем забывать, – говорит директриса, и по ее лицу пробегает тень раздражения, – что она была взрослой женщиной, способной на критическое мышление. Она сделала выбор. Я не собираюсь брать на себя ответственность за ее поступки.
Она права, Уэлч сделала выбор – она выбирала нас каждый раз, когда выбрасывала в океан зараженные продукты, каждый раз, когда заставляла нас лгать директрисе.
А я ошибалась. Все это время я ошибалась на ее счет.
Я не могу больше здесь находиться. С каждым своим промахом я копала нам яму. Этому острову будет лучше без меня, даже когда прилетят самолеты.
– Гетти, – говорит Риз у меня за спиной. Из коридора все громче доносятся голоса: девочки таскают из соседних кабинетов столы и скамьи, все, чем можно загородить двери.
Я возвращаюсь к директрисе.
– Когда прилетят самолеты?
– До темноты.
Вот и все. Один день. Все, что осталось у Ракстера, пока эскадрилья истребителей не сотрет его с лица земли. Я слышу в голове голос отца, и он говорит мне бежать, бежать как можно дальше и как можно быстрее. Так я и поступлю, но сперва мне нужно понять кое-что еще.
– Зачем возиться с водой, если нам все рано конец?
Директриса тихонько кашляет.
– Так было бы гуманнее.
– Гуманнее? – Еще немного, и я рассмеюсь ей в лицо. Поверить не могу. – Где была ваша гуманность, когда вы распылили газ?
– Это должно было сработать, – говорит директриса. – Думаю, концентрация оказалась недостаточной. С твоей подругой сработало.
На секунду комната исчезает. Я снова стою на пароме в свой первый день в Ракстере и смотрю, как Байетт смотрит на меня. Ее улыбка выглядит как то, чего я ждала всю свою жизнь; она улыбается так, будто я особенная.
– Нет, – говорю я. – Нет, не понимаю. О чем вы?
– Твоя подруга – мисс Уинзор.
У меня перехватывает дыхание. Риз тихонько матерится.
Но директриса не останавливается.
– Насколько мне известно, она успела внести значительный вклад в исследования.
– Успела? – повторяю я, хотя знаю,
