– Она умерла. – Директриса пожимает плечами. – ЦКЗ применили газ еще вчера.
Пустота внутри, как будто целый кусок меня выдрали с корнем. Она не могла умереть. Глаз щиплет от слез, меня начинает трясти.
– Я вам не верю, – говорю я. – Не верю.
– Это ничего не меняет.
Не сознавая, что делаю, я вцепляюсь директрисе в лицо ногтями. Она вскрикивает, и по ее коже струится кровь, пока я полосую ей шею. Риз обхватывает меня поперек живота, оттаскивает назад, и я бешено лягаюсь, пытаясь до нее дотянуться.
– Она лжет, – говорю я. – Она не знает Байетт, она не понимает.
– Я знаю, – говорит Риз мне на ухо. – Ты права, но у нас нет времени. Ты сама сказала, забыла? Надо уходить.
– Да. – Я тяжело сглатываю, заставляя себя успокоиться. – Только еще кое-что. Вылей воду. Оставь одну бутылку.
– Нет! – вырывается у директрисы. – Нет, нет, подождите.
Риз отпускает меня, и я за шею прижимаю директрису к стене.
– Все кончено, – говорю я. Риз опустошает бутылки. Пол становится темным и скользким, и директриса начинает плакать.
Байетт не умерла. Я в это не верю. Директриса лгала раньше и может лгать сейчас. Я найду Байетт, как и обещала, и тогда расскажу ей, что сделала это ради нее.
Я отпускаю директрису, отвожу здоровую руку назад, и Риз передает мне последнюю бутылку. Ради Байетт, ради мистера Харкера, ради нас.
– Мы должны были это выпить? – спрашиваю я и подношу бутылку к губам.
Она кивает.
– Так будет лучше. Зачем вам вся эта боль? Клянусь, вы даже не поймете, что случилось.
– Да. – Я смотрю на воду и облизываю губы. Когда я поднимаю взгляд на директрису, она тепло смотрит на меня и кладет руку мне на плечо.
– Больно не будет, – мягко говорит она.
Я наклоняюсь к ней.
– Докажите.
Она ахает, и я заталкиваю ей в рот горлышко бутылки, наваливаясь на нее всем весом и удерживая челюсть, не позволяя стиснуть зубы.
Сдавленный крик, всхлип, и она начинает биться, пытаясь вырваться. Вода льется по моей руке, обливая ей рубашку. Она старается не глотать, но скоро ей придется это сделать. Я чувствую ладонью ее мокрые губы, но только надавливаю сильнее, прижимаясь лбом к ее лбу. Она сделала это с нами. Теперь наша очередь.
У нее текут сопли, она начинает давиться, ее тело сотрясают спазмы. Я смотрю на ее горло и жду, жду, жду, пока наконец она со стоном не начинает глотать.
Я стою рядом с ней, нога к ноге, до тех пор, пока она не оседает так, что я больше не могу ее удержать. Я отхожу, и она падает на пол, на четвереньки, хватая воздух ртом. Она такая маленькая… Я вижу ее иссушенные запястья, желтушную бледную кожу. Я сминаю бутылку и бросаю рядом с ней.
– Оставь ее, – говорит Риз, – пошли. Там становится жарко.
Я оглядываюсь, не понимая, о чем она, и она кивает в сторону коридора. Двери в вестибюль сотрясаются. Если не выдержали парадные двери, у этих нет ни единого шанса. Я слышу, как Джулия кричит на остальных, поторапливая с баррикадой. Вот только это их не спасет.
– Да, – говорю я.
Я забрасываю за спину рюкзак, слегка пошатываясь от тяжести, и мы выходим из кабинета. Мы не оглядываемся до самой кухни – только тогда я проверяю, не идет ли кто за нами.
Пустой коридор и крики. Нужно спешить.
Риз подбегает к пожарному выходу; потрескавшийся знак не горит. Я догоняю ее, и она, приоткрыв дверь на пару дюймов, выглядывает наружу.
– Вроде бы чисто.
У меня вырывается смешок.
– Как будто у нас есть выбор.
Она протягивает мне серебряную руку, и я берусь за нее.
– Держись рядом со мной, – говорит она, – а я буду держаться рядом с тобой.
Я закрываю глаз. Позади Ракстер, а впереди – кто знает?
Глава 24
Дверь выплевывает нас на южную часть территории. Утро вступило в свои права, и через облака пробивается солнце. Лужайка перед нами пуста – между нами и океаном всего несколько прибрежных сосен. Справа от нас забор, отделенный сотней ярдов припыленной инеем травы, и ворота.
– Если придется разделиться, – говорит Риз, – ищи мой дом. Встретимся там.
– И что потом?
– Отцовская лодка, – поясняет она. – Она должна быть где-то у берега.
Изнутри раздается треск – возможно, одна из дверей рухнула, – и я слышу, как школа взрывается криками. Я сдавливаю руку Риз. Самолеты уже близко, мысленно оправдываюсь я, и мне самой от себя противно.
– На счет три, – говорит Риз, – бежим к воротам.
Я киваю, и мы вместе шепчем:
– Раз. Два. Три.
Мы срываемся с места и несемся так быстро, что я мигом сбиваюсь с дыхания и, хватая воздух ртом, сосредоточиваю все силы в ногах. Первые снежные хлопья покалывают щеки. Лямки рюкзака слишком длинные, так что он болтается у меня за спиной, и я спотыкаюсь, но Риз не дает мне упасть.
– Еще немного! – кричит она.
Забор уже близко, но я не могу остановиться. Я устала, я так устала, и ноги не слушаются, а сами несут меня вперед. Но вот наконец и ворота.
Мы останавливаемся. По руке разливается тупая боль, а Риз оставляет на снегу кровавые следы, но во рту горький вкус адреналина, а мороз помогает прийти в чувство. Я жива. Я здесь, и я жива.
Я укорачиваю лямки, пока Риз вытаскивает из-за пояса пистолет. Ворота открыты, и она, прикусив губу, чтобы не вскрикнуть от боли, вскидывает пистолет, поменяв позу так, как я ее учила, и целится в тень, укутывающую деревья за воротами.
– На всякий случай, – говорит она.
Я едва не смеюсь.
На этот раз мы идем к ее дому другой дорогой. Мы держимся подальше от чащи, стараясь не
