– Господи, Господи, – испуганно закрестился Осип. – Уж не сам ли это диавол, а, господине боярин?
– Не, не дьявол – лишь дьяволов слуга, – Павел шутливо прищурился, прикидывая, куда направить стопы – ибо времени еще было много, а ошиваться лишний раз у базилики Святого Петра почему-то не очень хотелось. Зачем раньше времени мелькать, вызывая ненужные подозрения у охраны?
Нужно было бы как-то занять оставшиеся дни, а особенно пристроить откровенно изнывавших от безделья дружинников, в отличие от того же Марко, вовсе не выказывавших особого желания посещать католические храмы. Вот и сейчас, справившись у прохожего, толмач потянул всех на окраину, в церковь Святого Иоанна, более известную Ремезову как Сан-Джованни ин Латерано. Тащиться в такую даль не хотелось, как не хотелось и отпускать парня одного, Рим – городок неспокойный, даже средь бела дня всякое может случиться.
– Может, лучше на Капитолий заглянем? – подумав, предложил Павел. – Ну, Компидольо – по-местному. Там храм Марии Аракельской, насколько помнится – весьма неплохой.
– Да-да, – хлопнув ресницами, Марко оживленно поддержал боярина. – Храм Святой Марии Аракельской – весьма достойное место.
Туда и зашли, оказавшись в изысканно-золотистой зале, столь великолепной, что даже язычник и волхв Убой восхищенно разинул рот, глядя на фрески и статуи святых, освещенных ярким светом многочисленных восковых свечей. Всем своим еще в княжестве было строго-настрого приказано – елико возможно, изображать из себя латынян, тут главное было не перепутать, не перекреститься по-православному, либо лучше вообще никаких крестных знамений не творить, а для надежности обходиться поклонами и невнятным бормотанием. Что и принялись делать самые умные – сам Ремезов да Кондратий с Осипом; Убой же лишь молча таращился, правда, уже прикрыв рот, а уж о Воле и говорить было нечего. Что же касаемо толмача, то Павел давно уже догадался, что Марко – истовый католик, хуже позднейшего инквизитора Торквемады. Юноша молился истово, беспрестанно кланялся, о чем-то просил, благоговейно сложив руки, из глаз его катились по щекам слезы. Что и сказать – повезло парню, вот уж получил заряд благодати!
Отстояв службу, вышли наконец-то на улицу, на Капитолийский холм, откуда открывался потрясающий вид на весь город. Если повернуть голову налево – сразу за аркой Септимия Севера виден был Палатин и римские формы, справа, за болотно-зелеными Тибром, в синей туманной дымке маячил Ватикан с базиликой Святого Петра (конечно, еще романской, а не той, знаменитой), прямо же глаз упирался в древний театр Марцелла, построенный еще Августом для своего племянника и ныне приватизированный ушлым бароном Савелли. Рядом с театром виднелась таверна – видно было, как люди сидели даже на улице, в тенечке, среди магнолий и олеандров, как слуги таскали кувшины, разливали, разносили, ставили на выставленные на улицу столы тарелки с едой.
Кондратий потянул ноздрями воздух, вслух выразив общее мнение:
– Теперь бы, батюшка-боярин, поесть.
– А и то! – спохватился Павел. – Одним духом святым жив не будешь. Сейчас вот в ту корчму и зайдем, а вечерять уж, как и обещали, у хозяина будем.
Все были, конечно, согласны… все, кроме Марко, тот даже возмутился – как так? Столько здесь всяких святых мест, и малой толике не поклонишься, так еще и тратить время на еду?
– Поели б и вечером, пища б вкуснее казалась.
Вот уж против этого резко возразили все, и Ремезов, выражая общее желание, резко осадил пыл оказавшегося фанатиком толмача:
– Цыц, мальчик! Делать будешь то, что я скажу, ладно? Или забыл, зачем ты здесь?
– Да я…
Получив заслуженную выволочку, Марко поник головою, длинные черные волосы его упали на лицо, спина сгорбилась, да и вообще, юноша, кажется, будто бы стал куда ниже ростом, нежели был. Засопел – вот-вот заплачет, к тому и шло – на эмоции средневековый люд был весьма падким.
– Хватит сопеть! – снова цыкнул Павел. – Сейчас все вместе идем в корчму, обедаем, а затем…
И тут Ремезов не выдержал, пошутил:
– Тут рядом, говорят, синагога еврейская есть – ты б, Марко, туда сходил, что ли…
– Куда?! – в ужасе дернулся юноша, глядя на Павла такими глазами, будто тот только что признался в доброй дружбе с самим Сатаной.
– Шучу, шучу, – поспешно успокоил боярин. – Плечо-то как, не болит?
– Легче уже… Так ведь тут благодати столько, как же оно может болеть? Я ж молился!
Наверное, парнишка был прав, чего уж – молился истово, вот и поимел свою благодать.
– Да я и ведь и сам врач… ну, почти – в университете славного города Болонья очень хорошо преподавали две вещи – юриспруденцию и медицину. Я последний год как раз на медицине учился, в алой мантии щеголял… эх… – Марко мечтательно прикрыл глаза. – Были же времена!
– Что ж ты учебу-то бросил? – не особо тактично попенял Ремезов. – Али выгнали?
– Да не выгнали, сам ушел… вынужден был уехать.
Видно было невооруженным взглядом, что тема эта юноше неприятна, неприятна настолько, что он тут же перевел разговор на другое – прищурил левый глаз и, склонив голову набок, как бы между прочим спросил:
– А правда при княжьем дворе говорят, будто в чьей-то вотчине летун завелся? Крылья себе смастерил да сиганул с холма… Врут поди? Или… было, да убился смельчак?
– Было, было, не врут, – громко расхохотался Павел. – И смельчак тот не убился, живехонек. Демьянко Умник зовут – у меня в вотчине почти что тиуном нынче. Кстати, мы с ним как-то по весне пытались дельтапла… подобные крылья сделать – и сладили ведь, не много и работы!
– И что, полетели?
– Полетели! Лично сиганул с холма к речке!
– Ого!
– Главное, понимаешь, что приземлился… пусть не очень удачно, в воду, но… Дёмка счастлив был, а уж боярыня-то моя как смеялась! Правда, поначалу боялась, переживала… ну, когда узнала случайно – мы-то с Умником ничего ей, конечно, не говорили.
– Ого! Так это ваш человек, синьор барон?!
– Мой, мой… Да мы с тобой, Марко, по-моему, на «ты» давно уже… Так ты, оказывается,
