Вот и синьор Франдолини не устоял… и устоять не пытался. Голая Марта, смеясь, лежала на широком, застланном матрасами сундуке – никакое ложе ее тяжести не выдерживало – кривоногий, поросший густым кучерявым волосом, любовник ее, Амедео, посапывая от удовольствия, скромненько примостился рядом.
– Ах, милая Марта, как же я тебя люблю, такую огромную, мягкую…
– Ты еще скажи – словно булка! – крякнув, расхохоталась женщина. – Вон, булки-то, в корзине, свежие… дотянись-ка – хоть поедим, все ж проголодались же, утомились.
– Поедим! Как скажешь!
Протянув руку, синьор Франдолини взял из стоявшей невдалеке, прямо на полу, корзинки, две булки – одной захрустел сам, другую протянул любовнице. Так вот вдвоем и жевали.
– Вкусно, – прожевав, похвалил Амедео. – Сладко как… Да и ты вся такая сладкая… не то что моя супруга тощая, словно доска. А грудь? Ночью дотронешься и не сообразишь сразу, то ли с женой спишь, то ли – упаси Бог – с каким-нибудь мальчиком.
– Ты супругу-то свою не ругай, – с неожиданной строгостью прикрикнула булочница. – Она – женщина добрая. Деток вон, тебе родила, да и лавка по наследству от тестя достались – чего еще надо-то? А что не красива, так то не ее вина. Не всем же красивым быть, на то уж Господня воля. Ха… у Люченцо Секьи тоже вон, не красавица жена, а так ему рога наставляет! Любо-дорого посмотреть.
– Это у кого Люченцо Секьи? У старосты медников?
– У него.
Синьор Франдолини как-то тревожно задумался, сжевал еще одну булку, почесал под мышками и, сыто рыгнув, спросил:
– Так ты что же думаешь, что и моя доска мне изменять может? Да кто на нее польстится-то!
– Может, и найдется такой, откуда ты знаешь? Некоторые и с мальчиками живут, и со скотом даже! Вон, в древние то времена… ужас! Поистине, грешники так грешники… вот и супруга твоя.
– А что супруга моя? – уязвленно взвился кривоногий любовник.
– Да ничего, – Марта лениво отмахнулась, – Я ж говорю – может! Ты бы вот как-нибудь проверил ее – так и узнал бы.
– А и проверю! – вскочив на ноги, синьор Франдолини принялся поспешно одеваться. – Вот сейчас заявлюсь и… И вдруг?
– Кролик мой, и что ты тогда сделаешь-то? – захохотала, колыхаясь тучными боками, булочница.
– Я? – Амедео совсем уже разорался. – Да я ее… я их… я…
– На себя-то вначале посмотри, кролик. Сам-то грешишь… почему ж супруга твоя не может?
– Но я же мужчина!
– А я – женщина. И что – ты теперь ко мне не придешь? Не пускать тебе, что ли?
– Да что ты такое говоришь-то, Марта!
С возмущением выкрикнув, синьор Франдолини неожиданно для себя задумался. Не то чтоб он и раньше не размышлял иногда на подобные темы, все ж был далеко не так глуп, как некоторым почему-то казалось, но… но как-то не до конца мысли свои додумывал; не до конца и, прямо сказать, однобоко – с одной точки зрения, с мужской. А булочница его ненаглядная вон как все повернула – попробуй теперь отгони всякие разные лезущие в голову мысли. Вдруг и вправду изменяет с кем-то некрасивая родная супружница, наставляет, змея подколодная, рога? Не-ет, это дело просто так оставлять не надо. Последить! В крайнем случае приказать проследить слугам… Да. Слугам – почему бы и нет-то? Кстати, он же уже поручил этому шкодливому чертенку Кьезо глаз с гостей не спускать! Вот пусть и смотрит. Впрочем, и самому не худо б взглянуть… вот прямо сейчас хотя бы – для измены-то у жены как раз момент подходящий! Ну, змеища… Неужто и впрямь изменяет?
На просторной паперти церкви Санта Мария ин Трастевере шумно толпились нищие. Самые разные – калеки (истинные, а большей частью мнимые), покрытые страшными (часто умело нарисованными) язвами и кровавыми струпьями больные, женщины с распущенными грязными волосами и сопливыми детьми, сгорбленные, с клюками, старики, какие-то подозрительного вида бродяги, вроде бы как слепые, но Марко своими глазами увидел, как один их таких «слепых» ловко метнул камень в неосторожно приблизившегося голубя. Бросок оказался удачным – глупая птица тут же угодила в котомку плотоядно ухмыльнувшегося нищего. Вот так слепец! За такими глаз да глаз нужен…
– Эй, Матрос, Кьезо, не пускали бы вы на паперть детей.
– Да мы и так не пускаем, – лениво отмахнулся юный слуга. – Вон они, у фонтана плещутся.
– Так смотрите, чтоб не захлебнулись, – покачав головой, юноша кивнул на распахнутые церковные двери. – Пойду, помолюсь… А вы?
– А мы вчера молились.
– Ну, как знаете.
Больше не настаивая, молодой человек снял с головы берет и решительно зашагал в церковь. Богатое убранство храма поразило и его, хотя за свою пусть еще и не такую долгую жизнь юноше приходилось видеть церкви и побогаче – в той же Болонье или Флоренции. Но здесь дело было не только в богатстве – интерьер храма оказался настолько изысканным, что сам по себе вызвал нешуточное почтение и благоговейный трепет. Прекраснейшие мозаики в византийском – золото на голубом и сиреневом – стиле изображали евангелистов, Деву Марию, Иисуса Христа в образе Святого агнца и его паству.
Поправив на шее ладанку с волосом Святой Девы, Марко упал на колени и принялся истово молиться, прося у Господа прощения за все, может быть, совершенное зло, поддержки во всех добрых делах и… и новой встречи с юной прекрасной девой!
Впрочем, юноша тут же и устыдился всей необдуманности своего поступка, всей его непостижимой наглости:
– Господи Иисусе, прости меня, грешника, что ж я все за себя-то прошу? Прошу за нее! Сделай так, что б эта девушка, эта милая Аньез, была счастлива… и любима… Пусть даже так!
Марко молился долго, а потом еще хотел было дождаться проповеди, да вспомнил о слугах с детьми – надо было бы их предупредить, да только вот как-то неприлично взять и просто так выйти из божьего храма ради каких-то своих дел, выйти и сразу вернуться обратно. Тогда уж лучше прийти сюда еще раз, скажем – к вечерне, а уж тогда, после службы и поговорить со священником. Да, так будет гораздо лучше.
Еще раз поклонившись, молодой человек неспешно покинул храм и, выйдя на улицу, еще раз сотворил молитву.
– О, вот он – ты! – выбежавший из-за кустов Кьезо тут же подскочил к толмачу. – А мы ждем. Пора бы уж и идти, да и малыши капризничают.
– Да-а-а, – дружным хором заныли-закричали дети. – Мы домой хотим. К маме.
– Ну, идемте тогда, – оглянувшись вокруг, сконфуженно промолвил Марко. – Коль уж вы все меня ждете. Кстати, Кьезо, давно тебя хотел спросить, не знаешь ли ты, чей это герб – золотая чаша на лазоревом фоне?
– Золотая чаша?!! – вздрогнув, мальчишка опустил глаза. – Да нет,
