Встав, Ремезов распахнул ставни, щурясь от яркого дневного света, хорошо хоть еще солнце не било прямо в окна. По узенькой улочке уже шастал туда-сюда народец: тащили какие-то тюки носильщики, две разбитные девчонки – судя по одежде, служанки – с доверху набитыми самой разнообразной снедью корзинами, громко смеясь, возвращались с рынка – похоже, было примерно часов десять утра или даже больше. Кстати, голова у Павла не болела, просто жутко хотелось пить.
Спустившись по лестнице в лавку, молодой человек приветливо кивнул старику Матросу и вышел во дворик, где, в компании юного слуги Кьезо, обнаружился и Марко Грач. Вооружившись осколком кирпича и серым речным песком, Кьезо яростно надраивал большой медный таз… или то была сковорода… одновременно болтая с такой быстротой, что Ремезов плохо улавливал смысл. Что-то про церкви да про святых мучеников.
Толмач слушал внимательно, кивал да улыбался, время от времени притрагиваясь к висевшему на шее медальону с волосом Святой Девы.
– И вот отданная на поруганье язычникам святая Аньезе принялась молиться, и волосы ее принялись расти, расти, расти. Совсем скрыв наготу от похотливых взглядов варваров, с той поры и поставлен храм.
А вот эту фразу заболотский боярин понял – то ли сам подошел ближе, то ли мальчишка стал говорить медленнее.
– Неужто с той самой поры? – удивился Марко. – Тогда ведь все были – язычники.
Ушлый слуга тут же согласился не моргнув глазом:
– Ну, не с той… но храм старый, в древние времена построенный, а всякий знает – в древние-то времена куда больше благочестия было!
– Это верно, – теперь уж согласился толмач. – А далеко этот храм? Ну, Святой Аньез?
– Санта-Аньезе ин Агоне – так правильно называется, – парнишка махнул рукой. – Не, недалече. Спустишься к реке, перейдешь по мосту Честио, через Тиберину, на тот берег…
– Где театр Марцелла?
– Да, туда. Дальше налево, спросишь, где рынок цветов, а уж там совсем рядом.
Так еще и не замеченный собеседниками Павел еле слышно хмыкнул: в принципе, вполне доходчивое объяснение. Церковь Санта-Аньезе ин Агоне – на площади Навона, а площадь Навона – пожалуй, одна из красивейших в Риме… в Риме эпохи барокко, которая наступит… гм… еще через целых четыреста лет! Три фонтана – Нептун, Варвар (или – Мавр) и – знаменитейший – Фонтан Четырех Рек – мраморные скамеечки, рестораны… ничего этого, конечно, сейчас нет. А что есть? Романская, довольно мрачного снаружи вида, церковь? И что к ней так рвется Марко? Потому что… потому что святая Аньез… Аньез… Похоже, никак не выйдет из головы толмача та миленькая девчонка!
– Ой! – Марко, наконец, заметил боярина. – Доброго дня, досточтимый синьор Паоло.
– Да-да, – бросив таз (или сковороду), слуга поспешно вскочил на ноги и вежливо поклонился. – Доброго дня. Ну и спали же вы сегодня! Весь дом от храпа дрожал.
– Ты еще скажи, что слышал! – хлопнул глазами толмач.
– А что я слышал?
– То, как мы храпим.
– Ха!
Махнув рукой, юный слуга уронил в таз (или в сковороду) кусок кирпича – тот упал со звоном, и тотчас же на втором этаже с треском распахнулись ставни. Высунувшаяся наружу матрона, синьора Франческа, поправив на голове нелепый чепец, всплеснула руками:
– Кьезо! Вот ты где, бездельник! Еще до сих пор не почистил сковороду?
Ага, все ж таки сковородка!
– Я чищу, синьора, я так стараюсь, что у меня даже дым из ладоней идет, клянусь всеми святыми!
– Не клянись, богохульник. Собирайтесь со стариком, возьмете малышей, сходите к площади, погуляете. Да! Заодно купите там, в церкви, свечей… Впрочем, это я старику скажу, не тебе. Ну, пошел уже, что стоишь? Ой…
Тут только взгляд молодой женщины упал на стоявшего в тени Павла. Матрона тут же вспыхнула, как-то неловко дернув рукою ставень:
– Доброе утро, синьор Паоло.
– И вам того же, достопочтенная синьора Франческа. Ваш дражайший супруг, поди, на рынке?
– Да нет, не на рынке, – с едва заметным вздохом отозвалась женщина. – Уехал в Остию по скобяным делам. Завтра к вечеру только явится. Я так думаю… может быть.
Ремезов не обратил внимания на конец фразы, но, случайно поймав на себе взгляд Франчески, потупился… обычно так вот на него смотрела Полина… а в молодости – и иные девушки.
Иль все же показалось?
Совсем забыв про брошенную сковородку, Кьезо умчался в лавку, откуда тотчас же послышался его громкий крик и глухой голос старика Матроса.
– Господин, можно, я с ними пойду? – негромко спросил Марко. – Прогуляюсь, в церковь зайду, поговорю с клириками…
– Сходи, сходи, – Павел согласно отмахнулся. – Спроси там, как записаться на аудиенцию к святейшему папе. Или, это, скорей, в Ватикане надо спросить…
– Дойду и туда, – щурясь от солнца, предложил толмач. – Думаю – пора уже. А всей толпой внимание привлекать явно не стоит.
– Верно мыслишь, – Ремезов похлопал юношу по плечу, и тот скривился, закусив губу.
– Ой, извини, – спохватился боярин, – совсем забыл про твою рану.
– Да пустяки, – Марко натужно улыбнулся. – Уже и не болит почти, спасибо Аньез – хорошо перевязала.
– Да, весьма достойная девушка… и, видно сразу, из хорошей семьи. Правда, есть у них с братом какая-то тайна.
– Я тоже так думаю.
Вздохнув, юноша опустил глаза, но тут же вскинул голову, увидев выбежавших на улицу малышей и двух слуг – старого и юного.
– Эй, Кьезо, – я с вами!
– Славно! Вместе всегда веселей, молодой синьор.
– Свечки не забудьте купить, – следом за слугами и детьми вышла во двор и хозяйка. – А вы, малыши, ведите себя прилично…
– Мы бу-у-удем!
Славные оказались детишки – смешные.
– К бродячим собакам, как в прошлый раз, не приставайте!
– Не-е-е!
– И, ежели встретится по пути кошка, так не хватайте за хвост, и воду из фонтана не пейте… ну, разве что если уж очень захотите пить.
– Мы захотим.
– Ну, все – идите уже.
Отодвинув засов, Кьезо проворно распахнул ворота. Франческа поцеловала детей, вышла их проводить на улицу, помахала вослед рукою, потом взялась за створку… оглянулась, щурясь от ударившего в глаза лучика:
– Вы мне не поможете ворота закрыть, синьор Паоло?
Ой, до чего ж она была хороша! Такая хорошенькая, белокурая, с карими блестящими глазками и небольшой, но аппетитно выделяющейся под белой полотняной рубашкой, грудью. Стройненькая, изящная и – видно сразу – от рождения хохотушка. А одета как! Как прекрасно, как… пожалуй, что и сексуально, чего греха таить! Длинная черная юбка, белая, с вышивкой, рубашечка, черная же, в цвет юбки, жилетка, расшитая мелким цветным бисером… Славная, славная юная дама. Сколько же ей лет, интересно? На вид вряд ли больше тридцати, даже меньше, ну, конечно же, меньше, в тридцать-то лет в эти времена многие женщины выглядели
