Интересно – а вдруг дети узнают, расскажут? Хотя в таком-то прикиде – не должны. Еще бы на тросточку не забывать опираться, этак манерно, как страдающий хроническим несварением желудка лощеный английский лорд. Вот так – палочку вперед – стук! – дальше ножками, снова палочку вперед… Ишь ты – простолюдины-то расступаются, некоторые даже кланяются! Ну, точно чувствуют – лорд! Или как тут у них называют – нобиль?
Ремезов прогуливался у церкви Санта-Мария ин Трастевере довольно долго, наверное, часа три, а два-то уж точно. За это время он помолился, полюбовался изысканным церковным убранством, да, выйдя на улицу, бросил мелкую монетку сидящему на паперти нищему – судя по тщательно подобранной убогой, но вместе с тем весьма удобной одежке – явному профессионалу.
Немного пошатавшись по площади, молодой человек, любопытствуя, подошел к на глазах увеличивающейся толпе, собравшейся посмотреть на странствующих певцов и акробатов, или, как их называли в средние века – жонглеров. Честно говоря, жонглеры собрались те еще – тощие, грязные, в каких-то невообразимых – разноцветными лоскутами – лохмотьях, да и представление оставляло желать лучшего – дурацкие прыжки и ужимки что-то не вызывали в толпе особого энтузиазма.
Ремезов разочарованно отошел и тут увидел детей Франдолини. В сопровождении старика Матроса они как раз подошли посмотреть только что начавшееся представление, да так, в передних рядах, и остались.
Павел нетерпеливо закусил губу – ну, старик! Ты что же, совсем не хочешь выпить? Ну, зайди в таверну, ведь недалеко, за углом, прополощи горло – а дети пусть рядом, на улице постоят, на фонтан посмотрят, точнее – обольются с ног до головы водицей.
Так и случилось, старый Матрос выдержал жонглеров недолго – постоял, помялся и, сдвинув на лоб круглую суконную шапку, решительно направился к забегаловке.
– Эй, эй! – недовольно закричали дети. – А жонглеры как же?
Щурясь от солнца, старый слуга махнул рукой:
– Так они уходят уже – не видите? Пошли-ка к фонтану, ребята! Я вам в таверне пышек куплю.
– И медовых палочек!
– И медовых палочек, – послушно кивнул Матрос. – А как же!
Ремезов, кстати, давно уже расположился у фонтана, напился, ополоснул лицо, и, как только избавленные от излишнего контроля детишки подбежали ближе, тут же поинтересовался, а не сдают ли, случайно, родители «таких славных малышей» дом или хотя бы комнаты?
– Не, не сдают, – засмеявшись, ответил мальчик.
А его сестра, застенчиво улыбнувшись, пояснила, что раньше – да, сдавали, и даже совсем недавно там кто-то жил, но вот уже не живут… Так что, может, батюшка и сдаст комнату.
– Только вы, синьор, приходите лучше с утра, когда батюшка еще добрый.
– Ага, ага, – поулыбался в ответ Павел. – Добрый, значит… А ты, миленькая, говоришь – кто-то у вас жил? Так что, съехали?
– Ага. Съехали.
– А вот и не так! – посопев, мальчик громко перебил сестру. – Не съехали, а сбежали! Я слышал, как батюшка жаловался святой Марии. Сбежали, не заплатив.
– Понятно. И что – все сбежали?
– Все-все! Никого не осталось.
Больше ничего существенного у детей выяснить не удалось, маловаты еще были, да и из таверны как раз показался довольный слуга, увидев которого, Ремезов счел за благо поспешно ретироваться. Имидж имиджем, а вдруг да узнает? К чему зря рисковать?
Надвинув на глаза шляпу, молодой человек быстро зашагал к мостику Честио и, миновав Тиберину, уютно устроился за столиком в небольшой закусочной напротив древнего театра Марцелла. Сидел, пил вино, думал.
Итак, похоже, всем его людям все же удалось скрыться… если их вообще пытались арестовать… да нет, наверное, все же хотели. Хотели, да не успели. Молодцы, ребята, свалили вовремя, теперь бы только узнать – куда. Да куда укажет Марко – он же тут, можно сказать, местный. Может быть, укроются среди бродячих студентов или среди торговцев, еще кого-нибудь. Из города не уйдут точно – будут выяснять, что же случилось с боярином. Интересно, дознались уже до побега?
Вернувшись в доходный дом Чинизелли, «господин лекарь» со всей дотошностью расспросил хозяина о странствующих студенческих братствах, коих, должно быть, немало в Риме: хоть это и не университетский центр, зато сколько здесь святынь! Тысячи! А студенты – тоже люди, и тоже нужно грехи замаливать, да и благословения испросить не помешает ничуть.
– Студенты? – домовладелец задумчиво потеребил черную, с серебристой проседью, бородку и почесал круглый живот. – Да где их нет-то? Есть и у нас. На постоялых дворах, в тавернах у Пренестинских ворот, у церкви Святого Креста – там спрашивайте… Да и спрашивать не надо – издалека услышите, студенты – народ шебутной, веселый. Поди, земляков ищете?
– Их.
– Ну, может, и встретите. Удачи.
Поблагодарив хозяина, молодой человек поднялся, намереваясь не тратить времени даром, а сразу же отправиться к Пренестинским воротам – благо не так уж тут было и далеко – Рим, в исторической его части, не слишком-то протяженный город.
– Господин Каросо!
Неожиданно бросившись следом, синьор Чинизелли задержал постояльца в дверях:
– Чуть не забыл, вот ведь башка дырявая! За сегодняшнее утро целых три достопочтенных нобиля прислали ко мне своих слуг. По вашу душу, господин доктор!
– По мою? – сразу не сообразив, что к чему, Ремезов настороженно обернулся.
– Ну а то по чью же? – всплеснул руками толстяк. – Вот, извольте – досточтимый синьор Манетти с улицы Голубков, у него что-то ноги плохо сгибаются, скрипят. Потом – любезнейший синьор Ломбардо Чеккья, пекарь, у того что-то с кожей, какие-то высыпания, так, верно, вы, доктор, пропишете ему какую-нибудь мазь. Ну и, наконец – синьор Ферундо, мой сосед, он-то живет совсем рядом – напротив, можете к нему как раз сегодня зайти, ну, или завтра, как вам будет угодно. У супруги синьора Ферундо что-то с желудком, не к столу будет сказано. Несварение, что ли… или просто объелась чего, уж Лусия – супруга Ферундо – между нами говоря, покушать любит.
– Хорошо, – кивнув, важно заявил «доктор». – Пусть не беспокоятся. Я посмотрю всех, в самое ближайшее время.
Едва заболотский боярин покинул доходный дом, из расположенной внизу таверны тотчас же вынырнул юркий слуга с целым ведром помоев. Кивнув зеленщику, в ожидании покупателей лениво смотревшему на улицу из широкого прилавка-окна с распахнутыми настежь ставнями, слуга завернул за угол, вылил помои в смердящую канаву-клоаку, постоял… нетерпеливо оглянулся вокруг и громко свистнул.
– Да здесь мы уже, здесь.
Из разросшихся за канавой кустов прытко выскочил детинушка лет двадцати – двадцати пяти, коренастый, чернявый, с широким, чем-то похожим на сковородку, лицом и вороватым взглядом профессионального шулера и выжиги. Подойдя ближе, детинушка похлопал слугу по плечу и ухмыльнулся:
– Так что скажешь?
– Вот… Он только что
