Холеную бородку свою Ремезов сбрил по совету тщательно подбиравшего ему имидж все того же многоопытного мингана-тысячника, зато отпустил вислые, как у половцев-кипчаков, усы, отчего стал напоминать цыгана либо промышляющего не понять какими делами пройдоху «палец в рот не клади». По мысли Ирчембе-оглана, иранец все равно будет относиться к новичку с подозрением, да все время мысленно спрашивать себя – почему? В чем нового приказчика подозревать-то? Не дай бог искать начнет, разбираться, копаться… А тут уже сразу по виду ясно, что тот еще тип – глаз да глаз – и ничего особенно серьезного ему поручать нельзя, себе дороже выйдет. Тут минган тоже страховался – как же так получается, что купеческий приказчик торгового дела толком не знает? А вот так и получается, парень-то – оторви да брось! Вот и не поручал ему прежний хозяин – дядюшка Овдей – ничего серьезного, вот и отправил с глаз подальше, зная, что у иранского торговца Халида ибн Фаризи рука тяжелая, а слуги – на расправу скорые.
– Только ты, Павел, там особенно-то не выступай, – напутствовал Ирчембе-оглан. – Так, поначалу покочевряжься для виду, а потом, как обломают рога, подчинись и все поручения купца исполняй достойно. Думаю, все как надо, сладится – ехать-то вам не так уж и далеко. До Сарая доберетесь быстро, а вот там… там я тебе ничего подсказать не смогу, там дальше уж сам думай, как на Субэдея выйти, да так, чтоб никто ничего…
Да уж, да уж… Переодели хулиганом и хотят, чтоб никто ничего… Ремезов посмотрел в небо, выгоревшее и бледно-синее с едва заметными полосками рваных полупрозрачных облаков – словно пьяной кистью мазнули. Чистый абстракционизм – что хотели сказать, поди, догадайся.
Далеко-далеко впереди небо сливалось со степью, туда, змеясь средь кустов и травы, и вела дорога, изъезженная тысячами телег. Гордо высматривая добычу, в небе парил орел, внизу же, в высокой траве, тоже кипела жизнь – кто-то шмыгал, фыркал, верещал, кто-то на кого-то охотился, кто-то кого-то ел.
А вот неожиданно где-то слева запела иволга, видать, хоронилась пичуга в кустах, чем-то напоминавших зеленый «Фольксваген», какой был у Полетт в Париже начал семидесятых. Полетт и Марсель… Как так случилось, что этот «левый» черт Рене не убил ее камнем? Значит, что же, выходит, он, Павел Ремезов, никакой не наблюдатель, а больше того – экспериментатор! Выходит, и там можно проводить эксперимент, изменяя своей волей общий вектор развития различных, непосредственно касающихся реципиентов, событий. И в случае с Марселем и Полетт, и так же – с Вадимом и Полиной. Вовремя тогда Павел вмешался, чего уж. Интересно, что при этом чувствовали эти двое – Вадик и Марсель? Отдавали ли себе отчет о происходящем или уже и не вспомнят толком ничего? И эти сны… Павел потом еще раз пробовал попасть хоть в кого-нибудь – а что-то не получалось! Может, это как-то с расположением светил связано, с фазами луны? Надо будет гораздо тщательнее за всем понаблюдать, зафиксировать, не пускать больше на самотек подобного рода явления. Да-а, интересно… И еще больше интересно другое – почему Рене хотел Марселя убить?! И, главное, так нелепо – камнем. Такое впечатление, что просто-напросто схватил что попалось под руку. Да так оно и было! А как он оказался в Живерни? Случайно? Или ехал сзади, следил? Недаром ведь красный мопед показался Марселю подозрительным еще там, в Латинском квартале. Но где Латинский квартал, а где Живерни? Пятый квартал Парижа и Верхняя Нормандия. Далековато… для простого совпадения далековато! Да и вообще, в действиях Рене, в этой его ничем не оправданной ненависти непонятно многое, если не сказать – всё. Почему так? Ну да, наверное, парень неравнодушен к Полетт, и что, из-за этого по голове – камнем? Так вот просто… Или Рене – душевнобольной, состоит на учете у психиатра? Может и так, сейчас точно не скажешь. А вот тот гундосый гопник – этот-то чего? Впрочем, с ним и его гоп-компанией как раз все более-менее ясно, не ясно с другим – с товарищем Фунтиковым. Зачем он подставил Вадиму подножку, и куда потом делся… Убежал? Ну, а куда ж еще-то? И что, он помогал откровенной шпане? Зачем? Тоже загадка.
Ремезов сдвинул на затылок войлочную кипчакскую шапку. Действительно, тут подумать надо, как-то систематизировать полученный в ходе эксперимента материал, разложить, так сказать, по полочкам, постараться обнаружить хоть какие-то закономерности, поискать что-то общее. Общее – вот именно, вот с этого и начать! Что общего было в поведении несостоявшегося убийцы Рене и главаря дворовой шайки? Немотивированная ненависть? Пожалуй, так… А еще – у Рене – взгляд. Странные такие глаза, будто в них вспыхнула и отразилась звезда ярко-красного… нет, скорее, багрового цвета. У гундосого стояло в глазах что-то подобное? Кажется, нет. У гундосого – нет. Но ведь и там, в сквере у дома культуры, Павел что-то подобное видел, точно видел. У кого же? У кого-то из шпаны? Да нет вроде… Стоп! У Фунтикова! У комсорга Фунтикова! А при чем тут комсорг? Он ведь никаких активных действий не предпринимал, так, подножку только подставил… так теперь вот Павел засомневался – специально ли? Может, так, случайно все вышло? А черт его знает. Маловато информации, не разобраться сейчас.
На самой окраине славного города Шехр-аль-Джедида, на террасе неприметной харчевни, под тремя раскидистыми каштанами сидели, в числе других посетителей, двое – в уголке, отдельно от других, беседовали неспешно, потягивая ароматный шербет. Один – Суань Го, вторым был коренастый малый с плоским лицом и уныло повисшим носом, вскоре подсел к ним и третий – удалой кривоногий татарин, воин из сотни Еремчи.
Все трое явно друг друга знали и, похоже, давно, а кидань Суань Го выступал среди них за старшего: остальные двое внимательно его слушали да время от времени кивали.
– Поручи своим людям потихоньку сеять здесь смуту, уважаемый Харимбек, – так и не притронувшись толком к шербету, Суань Го пристально посмотрел на плосколицего, после чего, сделав маленький глоток, перевел взгляд на татарина. – Ты займешься тем же самым, Варис, и будь осторожнее, говорят, новый тиверский бек Павел отличается завидным умом и коварством, так же, как и
