– Еще, любый, еще!
Они занимались бы любовью и до утра, благо Ремезов предусмотрительно разбил шатер на самой окраине лагеря – вроде бы ему некого было бояться, даже неведомого убийцу или убийц – ведь те искали людей из Шехр-аль-Джедида, а «господин Аким» приехал с севера. За что же его убивать?
– Яцек хотел поговорить с тобой, господин Аким, – уже засыпая, вспомнила вдруг Маша. – Он что-то вспомнил про тех парней. Или про покойного ката Хасыма.
– Так про кого ж все-таки? – молодой человек приподнялся.
– Да не помню я… Завтра он к тебе подъедет, хорошо?
Павел согласно кивнул:
– Пусть так.
И тут только обратил внимание на одну странность, словно бы что-то здесь, в шатре, изменилось. А что могло здесь измениться? Обстановка? Какая, к черту, обстановка – мебель, что ль? И все же…
– Что-то как-то слишком темно.
– Так я, господине, все дырки заштопала.
– Рукодельница… Дай поцелую! Да спи уже, спи, ладно.
Иметь наложниц или даже нескольких жен в те времена было в порядке вещей даже у несториан, практиковали такое и православные – конечно, из власть имущих, и Ремезов в этом отношении ничуть не выбивался из общего ряда. И все же, все же, что-то глодало душу, как безродный пес гложет брошенную кем-то кость. Все ж свербило на сердце, хоть молодой человек и понимал, что поступил правильно. Откажись он от невольницы – что бы подумал купец? К чему лишние подозрения? Да и сама Маша – кажется, он внес в ее загубленную жизнь маленький кусочек счастья. Пусть хоть так.
Ах, милая Полинушка, знала бы ты! А если б знала бы – простила? Да простила б конечно же, тем более в это-то времена женщины рассуждали по-иному. Да их за людей-то никто не считал! Так – хозяйство да дети.
Ремезов утешал сам себя, настраивал на благодушный ряд, однако, увы, выходило как-то не очень. Все равно не давали спать разные не особо приятные мысли, и перед глазами все чаще вставал образ супруги.
Но Маша же не супруга! И ею никогда не станет. А вместе им сейчас хорошо, и ему, Павлу, и Маше. Напрашивалась бы к нему в шатер юная красавица рабыня, ежели б было иначе? То-то.
Белобрысый Яцек – парнишка лет пятнадцати, – подъехав к Ремезову, быстро слез с ишака и почтительно поклонился:
– Благодарю тебя, пане, за все.
Он заметно хромал, этот тощий, с узким загорелым лицом и впалыми щеками отрок, светло-серые глаза его смотрели на Павла серьезно и преданно:
– Я никогда не забуду, пан.
Понятно, что не забудет – по сути-то Ремезов спас парня от неминуемой смерти. Кому в степи нужен хромой раб?
Боярин усмехнулся:
– Ладно, хватит благодарностей. Садись на своего осла и поезжай рядом. Заодно – рассказывай, что ты там хотел мне сказать. Только предупреждаю – негромко.
– Слушаюсь, господин.
Яцек приложил руку к груди, поспешно исполняя приказанное, даже несколько раз оглянулся, прежде чем говорить, оглянулся опасливо, с подозрением.
– Карась и Лещеня подговаривали меня бежать, – наконец, вымолвил юноша.
Павел поначалу не понял:
– Кто подговаривал?
– Ну, те двое… что нынче мертвы, – Яцек нервно мигнул и продолжил, время от времени переходя на польский, который Ремезов тоже немножко понимал – была когда-то возможность поучиться.
Из сбивчивого рассказа парня Ремезов быстро уяснил, что в побег оба несчастных раба собрались не просто так, наобум, а имея заранее обдуманный план. Обдуманный и, более того – согласованный с каким-то их земляком из числа караванщиков!
– И этот неведомый земляк – здесь, в караване Халеда ибн Фаризи? – тут же уточнил молодой человек.
– Не знаю, – собеседник поник головой, и длинные спутанные волосы его упали на грудь с такой обреченностью, что Павел счел за благо подбодрить отрока:
– Ну-ну! Говори же, что знаешь!
Знал парень немного, но и не так уж мало: о том, что двое невольников замыслили побег и вот, об их земляке, который находился уж точно не в караване работорговца Халеда, а где-то в каком-то другом.
– Может, он с татарами или с другими купцами ехал, они не рассказывали, – со вздохом поведал Яцек. – А я не расспрашивал, просто слушал, что говорят.
– А как они с ним, землячком своим, связывались? – Ремезов искоса посмотрел на парня.
Как-то слишком уж тот волновался, бледнел, теребил пальцы, даже чуток заикался иногда. Был не искренен? Или…
– Ты, отроче, всегда такой нервный?
Яцек опять вздрогнул:
– Что, господин?
– Все время дрожишь, бледнеешь.
– Так, господин, – юноша неожиданно закивал, часто-часто, так, что казалось, его голова вот-вот свалится с тонкой цыплячьей шеи и заживет какой-то своей, отдельной от тела, жизнью. – Все время то руки дрожат, то бледность, то еще что-нибудь… да наши все знают, – коротко пояснил парнишка. – У меня и дома так раньше было, а уж здесь… Здесь уж без конца.
– К невропатологу бы тебе, чудо, – Павел покачал головой и напомнил о только что заданном вопросе.
– Как связывались? – дернув шеей, повторил Яцек. – Да не знаю, к нам, невольникам, точно никто не приближался, кроме надсмотрщиков, язви их сатана!
Ремезов на такое ругательство, между прочим, обиделся:
– Я тоже надсмотрщик.
– Ты, господин, хороший, добрый человек, – убежденно произнес подросток. – Да и Кармаль с Уброком парни неплохие – зря не ударят, все только за дело. А вот Хасым… Знаешь, господине Аким, хоть и нехорошо про мертвых плохо, а все ж… Надеюсь, что Хасым сейчас в аду на сковородке подпрыгивает, чертей веселит!
– Так достал?
– Чего достал?
– Говорю, приставал сильно?
– Приставал, – Яцек скорбно поджал губы. – И ко мне, и к другим, и вон, к Маше тоже. За каждым шагом следил, бил при малейшей оплошности. Не так быстро со сна вскочили, или слишком медленно шли, пролили несколько капель воды – за все наказывал плетью. Вон, господин, могу задрать рубаху – живого места нет. Я не жалуюсь, просто, раз уж разговор зашел о Хасыме…
– Значит, он не мог с беглецами заодно быть? – живо уточнил Ремезов.
Отрок хлопнул глазами:
– Да нет, конечно же! Кто угодно, только не Хасым – вот уж был злыдень.
– А, может, он просто таким притворялся? Чтобы никто внимания не обратил. А сам – тем самым земляком и был, а? Что скажешь?
– Еще раз и скажу – быть такого не может, святой Девой Марией клянусь! – набожно перекрестился юноша. – Он ведь бил-то не понарошку, я на своей шкуре чувствовал, и парни тоже. С Лещени вон, за пролитую воду едва кожу не снял! Так изгалялся… Нет! Не он.
– Тогда кто же? Не может быть, что никто к невольникам не приходил – как же тогда беглецы про доброхота своего узнали?
– Как-то узнали, – Яцек шмыгнул носом. – Может, им просто весточку передали… Ну, кто-нибудь из другого обоза, кто мимо проезжал или на привале.
– Ты ж говоришь – не приходил никто.
– Не приходил – да, но мимо-то многие проходили, парой слов перекинуться, ясно,
