– Ну и что нужно назвать? – спросила Мэг. – Имя последнего римского императора?
– Нет, не императора, – ответил я. – На заре существования Рима им правили цари. Последнего, седьмого, свергли, и Рим стал республикой.
Я постарался мысленно вернуться в Римское царство. Воспоминания об этом времени у меня были смутными. Мы, боги, в те времена все еще были привязаны к Греции. Рим был чем-то вроде провинции. Но вот последний римский царь… память подсказывала мне, что с ним связано что-то не слишком хорошее.
Мои размышления прервала Мэг:
– Что такое «мощный»?
– Это значит сильный, – объяснил я.
– Звучит не очень. Если бы кто-то назвал меня мощной, я бы его стукнула.
– Но вообще-то ты весьма мощная в бою.
Она меня стукнула.
– Ай.
– Ребята, – вмешался Гроувер. – А как звали последнего римского царя?
Я задумался:
– Та… хм. Вертится на языке. «Та» что-то там.
– Тако? – подсказал Гроувер.
– С чего бы римскому царю носить имя Тако?!
– Не знаю, – Гроувер погладил себя по животу. – Может, потому, что я проголодался?
Проклятый сатир. Теперь я не мог думать ни о чем, кроме тако. И вдруг я вспомнил:
– Тарквиний! А на латыни – Тарквиниус.
– Значит, куда? – спросила Мэг.
Я присмотрелся к коридорам. В крайнем слева туннеле, большом пальце гигантской руки, было десять клеток, как раз для слова «Тарквиниус». В туннеле посередине – девять: сюда подходило слово «Тарквиний».
– Туда, – я указал на туннель в середине.
– Откуда ты знаешь? – спросил Гроувер. – Всё потому, что Стрела велела давать ответ на современном языке?
– Да, – признался я, – а еще потому, что коридоры похожи на пять пальцев. И я думаю, Лабиринт показывает мне средний палец, – я заговорил громче. – Так ведь? Ответ «Тарквиний», то есть средний палец? Я тоже тебя люблю, Лабиринт.
Мы прошли по коридору, оставив за собой сияющее слово «ТАРКВИНИЙ».
Коридор привел нас в квадратное помещение – самое большое из всех. Стены и пол здесь были покрыты потускневшими римскими мозаиками, которые выглядели как настоящие, хотя я был совершенно уверен, что римляне никогда не колонизировали Лос-Анджелес.
Воздух стал еще жарче и суше. Пол так нагрелся, что я чувствовал жар даже сквозь подошвы сандалий. Но было и хорошее: из этой комнаты вели всего три коридора.
Гроувер втянул носом воздух:
– Мне здесь не нравится. Пахнет чем-то… монстровым.
Мэг сжала рукояти скимитар:
– Из какого коридора?
– Ну… из всех.
– Глядите, – проговорил я как можно оптимистичнее, – новая подсказка.
Мы подошли к мозаичной стене, где сияли золотом две строчки на английском языке:
Листья, плоти листья, растущие надо мной, над смертью,
Вечные корни, листья в вышине, о не застудит зима вас, нежные листья.
Наверное, мой разум был все еще настроен на латынь и греческий, потому что эти слова на чистом английском были для меня сущей белибердой.
– Мне нравится, – сказала Мэг. – Тут про листья.
– Да уж, сплошные листья, – согласился я. – Но это какая-то чепуха.
Гроувер поперхнулся:
– Чепуха?! Ты что, не знаешь, откуда это?
– Э-э, а что, должен?
– Ты же бог поэзии!
Я почувствовал, что у меня горят щеки:
– Да, я был богом поэзии, но это еще не значит, что я ходячая энциклопедия и знаю каждую нелепую строчку, которую кто-то когда-то написал…
– Нелепую?! – взвизгнул Гроувер, и его голос эхом прокатился по коридорам. – Это же Уолт Уитмен! «Листья травы»! Не помню точно, из какого это стихотворения, но…
– Ты читаешь стихи? – спросила Мэг.
Гроувер облизнул губы:
– Ну, знаешь… в основном стихи о природе. Для человека Уитмен умел довольно красиво говорить о деревьях.
– И о листьях, – добавила Мэг. – И о корнях.
– Именно.
Мне хотелось прочесть им лекцию о том, насколько Уолта Уитмена переоценивают. Вместо того чтобы прославлять других, скажем меня, он всегда воспевал себя. Но я решил, что с критикой можно подождать.
– Тогда ты знаешь ответ? – спросил я Гроувера. – Нужно вставить недостающее слово? Выбрать верный из предложенных вариантов? Сказать, верно или неверно утверждение?
Гроувер вгляделся в строки:
– Думаю… да. В самом начале не хватает слова. Должно быть «Могилы листья, плоти листья» и так далее.
– «Могилы листья»? – переспросила Мэг. – Бред какой-то. Да и «плоти листья» тоже. Если, конечно, речь не о дриаде.
– Это образы, – сказал я. – Понятно же, что он пишет о месте смерти, поросшем травой и деревьями…
– А, так теперь ты у нас знаток Уолта Уитмена! – фыркнул Гроувер.
– Сатир, не испытывай мое терпение. Когда я вновь стану богом…
– Так, прекратите, оба, – приказала Мэг. – Аполлон, назови ответ.
– Ладно, – вздохнул я. – Лабиринт, ответ «могила».
Мы вновь успешно прошли по среднему пальцу… То есть по центральному коридору. Шесть квадратов позади нас заполнили буквы, сложившиеся в слово «МОГИЛА».
Мы попали в круглый зал, еще больше и красивее предыдущего. У нас над головами изгибался купол, украшенный мозаикой: серебряные знаки зодиака на синем фоне. Отсюда вели шесть коридоров. В центре зала был старый фонтан, который, увы, совсем высох. (А глоток воды был бы весьма кстати. Когда занимаешься толкованием стихов и разгадыванием загадок, очень хочется пить.)
– Комнаты становятся все больше, – отметил Гроувер. – И все изысканней.
– Возможно, это хороший знак, – предположил я. – Вдруг это значит, что мы приближаемся к цели?
Мэг посмотрела на зодиакальный потолок:
– Ты уверен, что мы идем правильно? Пока пророчество какое-то непонятное. Аполлон зрит смерть Тарквиний могила.
– Нужно самим додумать служебные слова и нужные формы, – ответил я. – Думаю, смысл такой: Аполлон зрит смерть в Тарквиния могиле. – Я нервно сглотнул. – Но вообще такое пророчество мне не нравится. Может, нужно достроить его по-другому: Аполлон НЕ зрит смерть. Тарквиния могила… что-то там. И возможно, следующие слова дадут понять, что его ждет великая награда.
– Ага, – Мэг указала на край фонтана, где появилась новая подсказка.
Это были три строчки на английском:
Этот цветок, названный в честь погибшего возлюбленного Аполлона, сажают осенью.
Поместите луковицу в землю острым концом вверх. Присыпьте землей.
Обильно не поливать… нужно пересадить.
У меня из горла вырвался всхлип.
Сперва Лабиринт заставил меня читать Уолта Уитмена. А теперь тыкал мне в лицо прошлым. Вспомнить о моем погибшем возлюбленном Гиацинте и его трагической смерти, сделать из него строчку кроссворда!.. Нет. Это было уже слишком.
Я сел на край фонтана и закрыл лицо ладонями.
– Что случилось? – встревоженно спросил Гроувер.
Мэг ответила:
– В подсказке говорится о его парне из прошлого. О Гиацинте.
– По-гречески его звали Хиакинтос, – поправил я.
Моя печаль вдруг сменилась гневом, и я вскочил на ноги. Мэг и Гроувер отпрыгнули в сторону. Наверное, я выглядел как безумец – именно им я себя и чувствовал.
– Герофила! – крикнул я в темноту. – Я думал, мы друзья!
– Э-э, Аполлон, – позвала Мэг. – Вряд ли она решила тебя подразнить. И ответ связан именно с цветком – гиацинтом. Я уверена, что это отрывок из «Альманаха фермера».
– Да хоть из телефонного справочника! – взревел я. – С меня довольно! ГИАЦИНТ! – завопил я в туннели. – Ответ «ГИАЦИНТ»! Ну что, довольна?!
Мэг завопила:
– НЕТ!
Сейчас я думаю, что в тот момент ей нужно было крикнуть «Аполлон, стой!». Я был бы вынужден повиноваться ее приказу. И значит, в том, что случилось,
