Они с опаской взглянули на меня: кто ты?
– Я Аполлон, – сказал я, стараясь говорить как можно уверенней. – И нас ждет отличный день!
Я запрыгнул в колесницу, и мы помчались.
Признаюсь, путь к успеху не был скорым и прямым. Если точнее – он изогнулся дугой в сорок пять градусов. Может, я даже случайно сделал несколько петель в небе. Может, прежде чем мне удалось найти нужную высоту, возникла пара новых ледников и пустынь. Но к концу дня я был полноправным хозяином колесницы. Кони по моему желанию изменили облик на более соответствующий моей натуре. Я был Аполлоном, богом солнца.
Я попытался внушить себе ту же уверенность, то же воодушевление, которое испытал, успешно исполнив свою задачу в тот день.
Придя в себя, я понял, что лежу, сжавшись в комок, на дне колодца, а вокруг бушует пламя.
– Гелиос, – позвал я. – Это я.
Огонь закружился вокруг меня, пытаясь испепелить мое тело и душу. Я чувствовал присутствие титана – его обиду, недоумение, злость. Мне казалось, что каждое мгновение на меня обрушивается тысяча ударов его кнута.
– Тебе меня не сжечь, – сказал я. – Я Аполлон. Твой законный преемник.
Пламя стало еще жарче. Гелиос был зол на меня… но постойте. Это еще не все. Ему было невыносимо заточение здесь! Он ненавидел Лабиринт, тюрьму, в которой ему – не живому, но и не мертвому – приходилось томиться.
– Я освобожу тебя, – пообещал я.
В ушах у меня затрещало и зашипело. Может, это просто загорелась моя голова, но мне показалось, что в огне я услышал «УБЕЙ ЕЕ».
Ее…
Медею.
Чувства Гелиоса раскаленной головней вонзились мне в разум. Я ощутил, как сильно он презирает внучку-колдунью. Медея ведь говорила, что ей приходится сдерживать гнев Гелиоса, и это вполне могло быть правдой. Но в основном она сдерживала его, чтобы он ее не убил. Она сковала его, привязала его волю к своей собственной, окутала себя заклинаниями, защищающими от божественного огня. Меня Гелиос, конечно, не любил. Но дерзкое колдовство Медеи было ему куда более отвратительно. И чтобы прекратить свои мучения, ему нужно было убить собственную внучку.
Впервые я задумался, почему мы, греческие боги, не создали богиню семейной терапии. Нам бы она точно пригодилась. А может, такая и была, да уволилась еще до моего рождения. Или Кронос проглотил ее целиком.
Как бы то ни было, я обратился к пламени:
– Я сделаю это. Я тебя освобожу. Но ты должен пропустить нас.
Огонь тут же унесся прочь, будто его затянуло в разрыв, открывшийся во Вселенной.
Я жадно втянул воздух. От меня валил пар. Зимний камуфляж превратился в обугленный серый. Но я был жив. Все вокруг меня быстро остывало. Я понял, что огонь ушел через единственный туннель, который выходил из этой комнаты.
– Мэг! Гроувер! – позвал я. – Можете спуститься…
Мэг упала на меня, расплющив по полу.
– Ай! – взвизгнул я. – Ну не так же!
Гроувер поступил куда учтивей. Он спустился по стене и спрыгнул на пол с поистине козлиной ловкостью. От него пахло прожженным шерстяным одеялом. Лицо сатира обгорело, шапка упала в огонь, выставив на всеобщее обозрение кончики рогов, которые дымились, как крохотные вулканы. Мэг отделалась совсем легко. Ей даже удалось вытащить меч из стены перед тем, как спрыгнуть. Она достала из поясной сумки фляжку, выпила все почти до дна, а остатки протянула Гроуверу.
– Спасибо, – пробурчал я.
– Ты победил пламя, – отметила она. – Молодец. Наконец-то божественная сила вернулась?
– Э-э… думаю, все дело в том, что Гелиос решил нас пропустить. Он хочет выбраться из Лабиринта так же сильно, как мы хотим его отсюда выгнать. Он хочет убить Медею.
Гроувер сглотнул:
– Значит… она здесь? Она не погибла на той яхте?
– Кто бы сомневался, – Мэг, прищурившись, вгляделась в дымящийся коридор. – Так Гелиос пообещал не сжигать нас, если ты снова напортачишь с ответами?
– Это… Я не виноват!
– Ну конечно, – усмехнулась Мэг.
– Вообще-то виноват, – поддакнул Гроувер.
Нет, только подумайте. Я спрыгнул в горящий колодец, провел мирные переговоры с титаном, смыл пламя в каменную трубу, освободив эту комнату, чтобы спасти друзей, – а они все припоминают, что я не помню указаний из «Альманаха фермера»!
– Не стоит рассчитывать на то, что Гелиос решит нас пощадить, – ответил я, – так же как не стоит рассчитывать, что Герофила прекратит говорить загадками. Такова их природа. Карту выберись-из-огня можно было разыграть лишь один раз.
Гроувер потушил дымящиеся кончики рогов:
– Что ж, нельзя допустить, чтобы эта карта пропала впустую.
– Точно. – Я подтянул слегка обгоревшие камуфляжные штаны и попытался вернуть себе тот уверенный тон, которым впервые говорил с солнечными конями. – За мной. Не сомневайтесь, все будет хорошо!
40
Браво, умник
Решил ты загадку
Твой приз… враги
«Хорошо» в данном случае означало «хорошо, если вы любите лаву, цепи и злодейскую магию».
Коридор привел нас прямиком в зал оракула, что, с одной стороны, значило… ура! С другой – радоваться было рано. Это было прямоугольное помещение размером с баскетбольную площадку. В его стенах было штук шесть входов: каждый представлял собой вырубленный в камне проем с небольшой площадкой, нависающей над озером лавы, которое я видел во снах. Правда, теперь я понял, что это кипящее мерцающее вещество вовсе не лава. Это был божественный ихор Гелиоса, и он был куда горячее лавы, мощнее ракетного топлива, такой едкий, что вывести с одежды даже его каплю было невозможно (убедился на собственном опыте). Мы были в самом сердце Лабиринта – в хранилище силы Гелиоса.
На поверхности ихора плавали большие каменные плиты, каждая площадью пять футов. Расположены они были в странном порядке, какими-то рядами.
– Это же кроссворд, – сказал Гроувер.
Естесственно, он был прав. К несчастью, ни один из каменных мостиков не доходил до нашего балкончика. Ни один из них не доходил и до противоположного конца зала, где на каменной площадке одиноко сидела Эритрейская Сивилла. Ее пристанище было не многим лучше одиночной камеры. Тюремщики дали ей лишь раскладушку, стол и унитаз. (Да, представьте себе, даже бессмертные сивиллы ходят в туалет. Многие из мудрейших пророчеств приходили к ним, когда они… Впрочем, не важно.)
Мне было больно смотреть на Герофилу, принужденную находиться в таких условиях. Она была такой же, как я ее запомнил: молодая женщина с темно-рыжей косой, бледной кожей и мускулистым телом, унаследованным от родителей – выносливой наяды и крепкого пастуха. Белые одежды Сивиллы были перепачканы сажей, кое-где виднелись прожженные углями дыры. Она не сводила глаз со входа, расположенного слева от нее, и, похоже, нас не замечала.
– Это она? – прошептала Мэг.
– А ты видишь тут другого оракула? – спросил я.
– Ну так позови ее!
Уж не знаю, почему всю работу приходилось делать мне, но я прокашлялся и крикнул через озеро кипящего ихора:
– Герофила!
Сивилла вскочила на ноги. И только тут я заметил
