Полька благополучно родила девочку. Теперь заваливает меня умилительными фото и видео слюнявого, уже ползающего младенца. Думала, что при наших не очень теплых в прошлом отношениях с сестрой, отношение к ее ребенку будет такое же прохладное. Но, признаюсь, мое каменное сердце дрогнуло. Первую фотку увидела и прослезилась. Вторую увидела — тоже прослезилась, причем, совсем не от жалости к себе, а от другого щемящего чувства. Люблю эту малышку, хоть она и далеко от меня. Я б от сестры не вылезала, если б она жила в Москве. Но просить вернуться не буду. Это ее выбор, и я вижу, что там ей хорошо. Она веселая, довольная, устроилась, как и планировала. Мы ни разу не говорили о наших разногласиях, может быть, мы об этом больше никогда не заговорим, но сейчас мне нравится, как мы общаемся. Не спрашиваю, поддерживает ли Полина связь с бывшим мужем, мне это неинтересно. Наверное, все глухо, иначе бы она что-нибудь сказала. Про родителей тоже ни слова. Не хочу о них слышать. Моя жизнь и так напоминает полосу препятствий. Часть из них создана моей семейкой.
Нет, я не завидую Полине. Она стала мамой. «Мама» — слово, которое мне так мучительно хочется услышать, но пока что в своих попытках забеременеть я неизменно терплю неудачу. Каждая неудачная попытка забеременеть возвращает нас к прошлому, к причине, почему все именно так, отчего все эти проблемы. Сейчас мы с Ником вместе, но прошлое никуда не ушло и не уйдет. Оно напоминает о себе каждый месяц, строго по расписанию. Врачи дают утешительные прогнозы и выкачивают из нас деньги, но я чувствую, как время утекает сквозь пальцы. Не хочу ждать чуда годами и очнуться в пятьдесят. Даже в сорок не хочу. Леднёв не показывает своего разочарования, внешне у нас все гладко, мы уверяем друг друга, что все хорошо, и с удовольствием делаем то, что там прописали врачи — занимаемся сексом. Еще не звучат взаимные упреки, но я боюсь, когда-нибудь мы дойдем и до этого. Уже что-то давит на плечи. Давит, душит и лишает всякой радости. Я медленно схожу с ума, превращаясь в недо-мамочку. Мне везде мерещатся дети и беременные, я натыкаюсь на них в супермаркетах, на улицах, на парковках, в бутиках и салонах красоты. Кажется, фертильные женщины захватили этот мир.
Возможно, во мне говорит эгоизм, но сама мысль о суррогатной матери мне претит. Что-то внутри меня бунтует против такого. Как будто я нарушаю какой-то биологический порядок. Может быть, я слишком старомодна, но какая есть. И я рада, что Никита не настаивает на этом варианте, он даже этого не предлагал, а значит, не рассматривал. Иначе бы я знала. Взять малыша на воспитание, дать какому-то брошенному ребенку семью, тепло, по мне, человечнее и естественнее. В последнее время именно об этом и подумываю. Не всем дано ощутить радость вынашивания собственного ребенка, может, пора мне с этим смириться. Не делать из себя вечно бегущего за мечтой психа, не пытаться вернуть то, что у нас отняли, а приберечь силы для чего-то большего и создать что-то новое, свое.
Несколько дней я вынашивала мысль о приемном ребенке, обдумывала, как начать разговор. В итоге просто огорошила Никиту за ужином.
— Ник, мы же можем усыновить ребенка? Ты не думал об этом?
— Думал. Я о многом думал. Об этом тоже. Но ты же понимаешь, что это очень серьезное решение, мы не должны принимать его вот так, с ходу.
— Естественно, нет! Давай просто обсудим, я же не говорю, что завтра надо срочно что-то делать и куда-то бежать. — Мне становится и радостно, и страшно одновременно.
— Конечно, — соглашается он, и мы замолкаем.
Мне не хочется давить на мужа, но удержаться уже не могу:
— А ты кого хочешь? Мальчика или девочку?
Ник пожимает плечами:
— Я не знаю. Мальчика, наверное.
— А я девочку.
Когда сама беременеешь, разговоры о том, кто кого хочет — всего лишь игры, ничего не меняющие по сути. Зачатие произошло, природа уже все решила, и от наших желаний ничего не зависит. Но в нашем случае такие разговоры имеют смысл. Каждая такая мелочь приобретает другой оттенок.
— А возраст?
— Не знаю. А ты? — технично переадресует вопрос мне.
— Я не верю, что ты не знаешь. Ты сам сказал, что думал об этом. Леднёв, все ты знаешь.
Он улыбается, но в этой улыбке мне видится не ответ, а желание промолчать.
— Малыша, — говорю я, вспоминая о своей племяшке и тут же представляя, как по нашему огромному ковру в гостиной тоже ползает пухленький малыш.
— Как у Польки, да? Чтобы размазывала по дивану детское питание, вытряхивала из комода вещи, рассыпала по кухне муку…
— Да! Именно это нам нужно.
— У нас как-то была прокурорская проверка в одном из детских домов. Можем туда съездить. Поговорим с директором, узнаем из первых уст про больших и маленьких, про мальчиков и девочек.
— Давай. Это будет отлично.
Мысль об усыновлении поглощает меня целиком. Только об этом и думаю, мне даже что-то такое снилось. Кто-то лезет в интернет, на форумы, а я первым делом решаю обсудить это с подругой. Как только выдается свободное время, заваливаюсь к ней.
Тоська требует у родных тишины, плотно прикрывает дверь в кухню и разливает чай. Протестует против пирожных, но, как по мне, самое время зарядиться сладеньким.
Я с сомнением смотрю в свою чашку.
— Не то? В самом деле, чего это я… — отзывается подруга и достает коньяк. — С тех пор, как ты вышла за Леднёва, ведешь себя так прилично, аж тошно. Не звонишь, в трубку не рыдаешь, никуда не срываешь меня в выходные, не приезжаешь ночью пить коньяк, невозможно так жить. Я перестала чувствовать, что у меня есть подруга.
— Хорошо, давай помянем мою неустроенность, — смеюсь и выпиваю.
— Давай. За разгильдяйство. Совсем правильно жить — это скучно.
— Угу.
— Что-то случилось? Ты сто лет ко мне вот так спонтанно не приезжала.
— Случилось, — киваю, готовясь к откровениям.
— Ты изменила Нику?
— Нет.
— Тебя уволили?
— Нет.
— Ты проиграла миллион в казино?
— Нет.
— Ты выиграла миллион в казино?
— Нет. Я решила… мы решили усыновить ребенка. Чего молчишь?
— Я вроде должна тебя поддержать, но ты таким тоном это сказала, что я и не поняла, что ты сама чувствуешь.
— Вот именно в таких случаях ты меня жутко бесишь, ты это знаешь?
— О, да-а-а, — смеется подруга. — Молодцы, что я могу сказать. Я бы тоже
