– Да-да, конечно, – всхлипнула она.
И внезапно поняла, что – все. Она больше не может подняться на ноги. Перед глазами все поплыло, закружилось – яблони, дом, небо. И Алька, цепляясь за курточку Тиба, медленно сползла на траву. Тошнотворная муть накатила резко, вымывая все краски мира, и на несколько мгновений Алька вывалилась в вязкое ничто.
Казалось, темнота длилась мгновение, но уже в следующий миг, когда Алька приоткрыла глаза и удивилась слабости, холодным киселем разлившейся по телу, стало ясно, что она уже не в саду. Она пошевелила пальцами, ощутила трение кожи о новый колючий лен. Потом зрение прояснилось, и Алька поняла, что высоко над ней давно не беленый потолок с темными балками, где-то сбоку светятся лайтеры, а сама она лежит, утонув в мягкой перине.
Взгляд уперся в темный прямоугольник окна. Оно было чуть приоткрыто, оттуда доносился шелест старых яблонь. А еще пахло свежей выпечкой и корицей. Тихо лежа, Алька обежала взглядом комнату. Она была совершенно одна, на маленьком столике действительно стояла пузатая стеклянная банка с лайтерами – дорогая игрушка, доступная лишь самым состоятельным горожанам. Дверь, ведущая из комнаты, была плотно закрыта. И, возможно, заперта.
Алька вздохнула, попробовала сесть – и ей это удалось, правда с третьей попытки. Тело казалось ватным и непослушным. Поднесла руки к глазам и ужаснулась – казалось, она похудела еще больше, сквозь тонкую белую кожу просвечивали синие вены.
Чуть позже она заметила, что ее старая одежда – вернее, нищенские лохмотья – куда-то делась, что теперь на ней мягкая сорочка, старая, истертая почти до сеточки, но чистая, приятно пахнувшая мылом. И надетая на голое тело. Алька осторожно потрогала волосы и уже ничуть не удивилась, когда поняла, что их попросту остригли. Не налысо, но довольно коротко, прядки вились, падали на лоб острыми птичьими перышками. Сколько же, провались все к крагхам, она здесь провалялась? И кто переодевал ее, кто остриг, кто мыл все это время?
Пока раздумывала, о себе напомнил мочевой пузырь, и Алька, кряхтя, постанывая и хватаясь за изголовье кровати, поднялась. Комната тут же угрожающе качнулась, но Алька ожидала этого коварства, поэтому привалилась всем телом к деревянному изголовью. Потом, отдышавшись, заглянула под кровать и обнаружила там ночной горшок.
Как мало нужно для счастья, усмехалась она, по стеночке продвигаясь к двери.
Всего-то сохранить руки и вовремя найти горшок.
И еще найти кого-нибудь… Тиберика, например. Или… Тут она вспомнила, что приор Эльдор упоминал Марго. Наверное, это была та самая старая ниата. Самого приора видеть сейчас не хотелось. У Альки он вызывал приступ иррационального страха. Кожей чувствовала, насколько сильна его ненависть к таким, как она. Казалось, одно неверное движение, и голову открутит. Она слишком хорошо помнила, как он наступил ей на шею.
Дверь оказалась не заперта, и Алька выбралась в коридор, темный и сырой. Как будто прибрались только в ее комнате, а на коридор то ли сил, то ли желания уже не было. Запах свежих сдобных булок стал густым, нагло щекотал обоняние, заставляя совершенно пустой желудок сжиматься в спазмах. Издалека доносились голоса: мужской, низкий и хриплый, и женский – звонкий. Там никто не ждал ее, двуликую, но Алька понимала, что все равно не сможет до бесконечности лежать в постели, а потому шла и шла вперед. Пока не оказалась на пороге большой кухни.
Там было хорошо, неописуемо хорошо. Алька уже и забыла за этот год, как хорошо может быть, когда есть дом и есть семья. Нет, она пыталась сотворить подобие дома для Тиба, но нищета – плохая мать для радости и уюта.
По углам кухни были расставлены чугунные подставки с большими стеклянными колбами, где было от души насыпано дорогущих лайтеров – так, что все помещение заливал мягкий золотистый свет. Старушка возилась у печки, мазала взбитым яйцом румяные пирожки на огромной сковороде. А за столом у окна сидели старый ниат и Тиберик. Тиб кусал огромную завитушку, присыпанную сахаром, и сам, разрумянившийся, напоминал сдобную булочку. Алька только и успела поразиться, как быстро Тиб снова наел щеки. Или это она так долго провалялась в забытьи?
Как-то одновременно все уставились на нее. Затем старик, буркнув что-то, стыдливо опустил глаза. Тиб с радостным воплем бросился к ней, старушка отставила сковородку и двинулась вперед, вытирая блестящие от жира руки передником.
Тиб с разбегу ткнулся лбом в живот и сбил ее с ног.
Алька натолкнулась спиной на дверной косяк и поняла, что сейчас плавно съедет на пол.
– Тиберик! – строго прикрикнула ниата. – Ты что, не видишь, сестре плохо? Отойди же, ну! – И, подойдя, осторожно придержала Альку под локоть. – Милочка, что это вы вскочили? Вам еще полежать бы. Ну-ну, не плачьте. Раз уж поднялись, идите за стол. Сейчас я вас покормлю, а то ветром сдует.
Альку душили рыдания. Как стыдно-то! И она хотела обокрасть эту милую старушку и этого старика! А они… Они, похоже, даже не держали на нее зла за это.
Она вцепилась слабыми пальцами в сухое, обтянутое морщинистой кожей запястье.
– Простите меня, ниата… простите.
– Да за что, милая? Давайте-ка… Шажок. Еще шажок. Робин, помоги, что ли, я одна ее не удержу. И не называйте меня ниата, милочка. Я фье Лансон, для вас Марго, нянька ниата Эльдора. А это фьер Робин Лансон, мой муж.
Так Алька доковыляла до стола, где ее аккуратно усадили на крепкий стул, и Марго поставила перед ней небольшую кружку с молоком. Тиберик вцепился в локоть, прижался щекой к плечу.
– Алечка…
– Да, милый, – пробормотала она, смаргивая слезы.
– Пейте, милочка, пейте. Вам есть много нельзя, так сказал ниат Эльдор. Желудок отвык от пищи.
– А сколько я…
– Да вот скоро неделя, – ответила Марго. – Как хозяин вас в дом занес, так в себя и не приходили. Все метались в бреду, матушку звали.
Рука сама метнулась к горлу, нащупала ошейник.
– Занес? – растерянно спросила Алька.
– Ну, мы-то старенькие, – проворчал Робин, – уж не тот я, чтоб девиц на руках таскать. Тут бы самого ноги носили.
– И вазочку вашу не потеряли, – добавила Марго, – я ее пока в гостиной на стол поставила.
Алька посмотрела на молоко. На брата, который взирал на нее с блаженной улыбкой. На добродушного старика, у которого седые бакенбарды воинственно торчали в стороны. На круглолицую старушку в накрахмаленном белом чепце. В груди сделалось колко и больно, а потом слезы снова покатились по щекам.
– Не плачьте, милая, все будет хорошо. – Марго подошла и погладила ее по плечу. – Я вам волосы остригла, не обижайтесь. Новые отрастут, еще лучше будут. А те ваши было уже не расчесать и не промыть.
В душе неожиданно проклюнулся страх. Алька вдруг представила себе, что сейчас на кухню зайдет приор Надзора и будет кричать и ругаться оттого, что его слуги так хорошо отнеслись к двуликой, которую и человеком-то нельзя назвать.
– А где ниат Эльдор? – тихо спросила она, опустив глаза в чашку.
– Так ушел в столицу вчера, порталом, – проворчал Робин. –
