«Ушел, – повторила про себя Алька. – Слава Пастырю, его здесь нет».
– Когда он вернется? – подняла взгляд на Марго, но старушка лишь плечами пожала.
– Не знаем, милая. У него всякие дела могут быть в столице, мы не спрашиваем.
– Я буду приводить дом в порядок, – решительно сказала Алька, – мне уже гораздо лучше, правда.
Ей очень хотелось хоть чем-то отблагодарить этих добрых стариков, а заодно и попытаться загладить собственный неблаговидный поступок, когда влезла в дом.
– Я тоже буду помогать, – пискнул Тиб, – я вон сколько яблок уже собрал в саду! Во-от такую гору!
– Конечно, будешь, – прошептала Алька.
А сама подумала о том, что Эльдор брал ее на руки. В это было невозможно поверить – она бы скорее не удивилась, если бы он катил ее бесчувственное тело к порогу, подталкивая носками сапог. Надо же, в дом принес на руках. Ну кто бы мог подумать.
Глава 3
Эрифрейский архивариус
Конечно, было огромной, просто непомерно огромной глупостью приводить в свой дом двуликую. Какая это ошибка, Мариус очень хорошо прочувствовал уже в тот момент, когда девка грохнулась в обморок прямо посреди дорожки, не дойдя до дома каких-нибудь пару десятков шагов. Закралась мысль, что она специально это сделала, чтобы его позлить. Показалось даже, что притворяется. Но оборванка лежала неподвижно и совершенно безжизненно, Тиберик как-то осуждающе смотрел своими голубыми глазами-озерами, в которых таяли слезы, а Марго, которая вышла из дома, раскудахталась хуже несушки. Потом подошел Робин, и Мариус кивнул на девку:
– Надо бы в дом занести.
Лицо Робина вытянулось, а бакенбарды встопорщились, как шерсть на загривке у перепуганного кота.
– Ниат Эльдор, да как же… я не донесу, старый уж. Не донесу.
Мариус поморщился, под совершенно ледяным взглядом Марго пошевелил простертое тело носком сапога. Девка по-прежнему была без чувств. Подумал еще некоторое время. Можно было ее тут и оставить, как-нибудь придет в себя, доползет до дома. А у него дела, местное отделение Надзора, оболтусы, которые возомнили себя стражами. Но Тиберик совсем уж жалко захлюпал носом, а Марго кидала такие взгляды, от которых кто-нибудь другой уже провалился бы со стыда сквозь землю. Поэтому Мариус, скрипнув зубами, подхватил под мышки двуликую, перебросил через плечо и понес в дом. Она оказалась совсем легкой, почти невесомой, а вот запашок от нее шел… Ну, какой запашок от нищенствующей особы. Ему не хотелось ее касаться, казалось, что проклятие двуликости липнет к пальцам, растекается вязкой жижей по венам. Хотя знал ведь, что проклятие не передается вот так. Просто не объяснить словами, что вообще можно чувствовать, неся на плече одну из тех, кого убивал всю жизнь.
Потом, когда девку уложили на кровать и Марго осталась кудахтать над ней, Мариус долго мыл руки с мылом, а на пальцах все равно осталось неприятное, липкое и какое-то стыдное ощущение от прикосновения к легкому птичьему телу чудовища.
– Помой ее, что ли, – сказал он потом Марго, – чтоб в моем доме не воняло. Что-нибудь из белья ей дай, потом еще купим.
Старушка окинула его взглядом, в котором сквозило непонятное вопрошающее выражение. Но вопрос так и не прозвучал, и Мариус так и не понял, что же хотела спросить старая нянька.
А потом началось. Вернее, у девки началась нервная горячка. Она металась в бреду и жару, вопила во всю силу легких, умоляла вернуть ей руки и звала мать. Мариус был готов бежать из дома куда угодно, лишь бы все это не слышать. И он бежал – то в роутонское отделение Надзора, пропесочивать подчиненных, то вечером – в сад, собирать упавшие яблоки в большие корзины, что были так похожи на растрепанные вороньи гнезда. Потом ему стал помогать Тиберик, при этом постоянно заглядывал в глаза и спрашивал: ведь Алечку не заберет Пастырь, нет?
Мариус уже и не знал, что отвечать. Иногда ему казалось, что, если тот самый Пастырь ее все же приберет, оно и лучше будет. Для всех лучше.
Всего один раз он заглянул в комнату, где лежала двуликая. Как выяснилось, Марго ее остригла под мальчика, умудрилась переодеть в старую сорочку и, наверное, даже помыла. По крайней мере, в комнате не воняло старым тряпьем, а пахло уксусом, шалфеем и ромашкой. Мариус посмотрел на печать Надзора на щеке двуликой, побагровевшую, как будто набрякшую кровью. Вторая суть, суть крагха, рвалась наружу, и это было видно – под бледной кожей что-то ходило синими волнами, как будто ряды блестящих ультрамариновых перышек. А он снова вспомнил, как сидел, маленький, под столом, а совсем близко, где-то над головой, что-то хрустело и страшно чавкало, и крупные бордовые капли плюхались на пол… Вспомнил – и непроизвольно вытер руки о штаны, потому что память о прикосновениях все еще жила в пальцах.
Наконец все опротивело настолько, что Мариус, раздав указания подчиненным, провернул рычажок портального артефакта и через несколько мгновений вывалился на центральной площади Эрифреи, благословенной Пастырем и Надзором столицы земель Порядка.
Вздохнул с облегчением. Наконец-то никто не орал, не требовал обратно отрубленные руки. И никаких осуждающих взглядов старой няньки. Свобода, побери ее крагх.
Вечерняя Эрифрея была прекрасной и манящей, как первая ночь с желанной женщиной. В нежных сиреневых сумерках белизной сверкали пики храмов, золотилась в свете фонарей Королевская опера, деловито сновали роскошные экипажи, и из них на парадный подъезд сходили роскошные женщины в светлых платьях, похожие на воздушные пирожные, и строгие мужчины в дорогих костюмах. За высокой ажурной оградой зеленели малахитовой отделкой стены королевского дворца. А на бульваре, уходящем от главной площади Эрифреи, влажно шелестела опадающая с платанов листва, прогуливались горожане, и вдоль мостовой выстроились богатые каменные дома с роскошной лепниной, в окружении тщательно возделанных клумб.
Эрифрея – отличное место, чтобы забыться.
Пелена далеко, на периферии. Здесь Око Порядка сильнее всего, а значит, вероятность появления роя почти нулевая. Прекрасные выдержанные вина, хорошенькие, еще не утратившие свежести, доступные женщины. Именно за этим приехал сюда страж Мариус Эльдор. Забыться и забыть Ровену.
– Забвение – не лучший выход, – сказал тогда Магистр, – но если хочешь, можешь несколько лет пожить в столице. Хотя пользы от тебя на границе куда больше. Редко когда удается получить настолько одаренного стража.
Мариус тогда промолчал. Да и ни за что не признался бы магистру, что именно измены Ровены так его подкосили. Пока он разъезжал в дозоре – как и полагалось стражу Святого Надзора, – его жена предавалась преступной страсти с сыном роутонского мануфактурщика. А когда Мариус, вернувшись пораньше, застукал парочку, выкрикнула в лицо – мол, этот мужчина хотя бы смог меня обеспечить. А ты – нет. Да и вообще, надоело жить в этом сарае.
…А еще Мариус не сказал Магистру о том, что никогда не просил делать его стражем, не просил уродовать
