– Стой, дура! – неслось из-за спины, но она не слушала.
Она доберется до Тиберика, чего бы это ни стоило. Она обещала маме заботиться о нем, обещала…
Улица, ряд каменных домов внезапно крутнулись перед глазами, рассыпаясь осколками, затылок окатила жаркая волна боли. И каким-то образом Алька поняла, что лежит на мостовой, опрокинувшись навзничь, и совершенно не может пошевелиться. Не ощущалось власти над телом, ее желания жили отдельно, а руки-ноги были как кучка мягких тряпочек. Высоко над головой в осенней синеве медленно плыло пышное облако, словно ком хлопковой ваты. Потом рядом появилась черная фигура.
– Ошейник, – невозмутимо сказал приор. – Ты не убежишь. А в следующий раз я тебя просто задушу, и плевать я хотел на судью Брисса и на дурацкие правила этого городишки. Вставай. Брата твоего я уже забрал.
– Так почему же… сразу не сказали, – мяукнула Алька. Прозвучало жалко, как у голодного котенка.
– Я не обязан отчитываться, – нахмурился приор, – тем более перед собственной, хм, рабыней.
Алька несмело шевельнулась. Чувствительность возвращалась. А вокруг уже собиралась толпа зевак, трепетали шепотки на ветру: двуликая, двуликая. Если бы могла, срезала бы кожу на щеке к крагхам, только бы не светить этой чернильной гадостью.
Она села, сжала руками голову, затем снова посмотрела на приора и просипела:
– Тогда позвольте мне зайти туда. Там осталась очень ценная для меня вещь.
Он приподнял бровь, гладкую, перечеркнутую старым шрамом. Когда-то кожу там рассекли, и было видно, что рану зашивали кое-как.
– Пожалуйста, – шепнула Алька, уже ни на что не надеясь.
– Хорошо, пойдем, – внезапно буркнул приор Эльдор. – Только быстро. Здесь совсем недалеко.
И, не говоря больше ни слова, пошел вперед. Экипаж остался ждать. Алька торопливо поднялась и потрусила следом.
Выглядело все это, наверное, отвратительно. Все равно как собачонка за хозяином.
«Ну а что, и ошейник имеется». – Она потрогала кожаный обруч.
Ее пошатывало, улица то и дело угрожающе кренилась то в одну сторону, то в другую, но Алька мужественно дошла до Горчичного проулка. Сердце екнуло, когда увидела разбитую дверь.
– Это правда? Правда, что вы забрали Тиберика? – оглянулась на замершего приора.
Он сложил руки на груди и уставился на нее так, словно хотел раздавить. Брови нахмурил, и оттого лицо обрело совершенно зловещее выражение.
– К чему мне лгать?
– О, Пастырь обязательно отблагодарит вас, – быстро прошептала она, делая шаг внутрь.
Схватила вазочку с подоконника, прижала ее к себе и уже смело повернулась к приору.
– И это все? – Опять приподнятая бровь. – Что такого в этой посудинке?
– Это мамина. – Алька еще крепче сжала пальцы на керамическом горлышке. – Все, что у меня осталось.
Приор резко отвернулся, но Альке показалось, что он пробормотал ругательство. Что-то вроде «проклятый сукин сын».
Снова оказавшись в полумраке экипажа, Алька прижала к себе вазочку и закрыла глаза. Усталость давила, глаза слипались против воли. А по коже – едкий, словно кислота, взгляд приора. И это тяжкое молчание. Что ему, крагх побери, нужно? Почему выкупил? Почему забрал брата? В доброту приора Алька не верила, а значит, все это он проделывал с тайным умыслом. Знать бы еще с каким. За себя Алька не боялась. Даже если он потащит ее в койку – ну и что, это всего лишь один мужчина. Не десятки и не сотни, как в борделе. Один. Но вот что подтолкнуло его забрать к себе Тиба?
Не выдержав, Алька подняла голову, храбро встретила обжигающий взгляд и спросила:
– Зачем мы вам, ниат Эльдор?
Он долго и молча смотрел на нее – и куда-то сквозь, снова окунаясь в собственные воспоминания. Потом вздрогнул, словно опомнившись, и сухо проговорил:
– Вы с братом незаконно лишились имущества. Прежний приор Надзора счел возможным нарушение всех правил, и поэтому это несколько умаляет твою вину. У тебя, в твоем положении, был выбор – либо в бордель, либо воровать. Ты выбрала второе, не слишком хороший выбор в отсутствие такового. Я терпеть не могу двуликих, но и совесть у меня есть, так что поживешь в моем доме. Будешь помогать Марго по хозяйству, будешь делать все, что она скажет. Брат твой пока поживет с нами, потом я устрою его в хорошую школу для мальчиков. А ты… Впереди пять лет спокойной жизни. Только на глаза мне не показывайся, прибью.
– Спасибо, – прошептала она, – вы действительно благородный человек, ниат, и я…
Она хотела сказать, что будет стараться, но он перебил:
– Не надо. Не надоедай мне. Нам с тобой говорить не о чем, вообще не о чем. И я рассчитываю на твое благоразумие. Помни, что я имею полное право тебя наказывать. И если, упаси Пастырь, ты что-нибудь стащишь в моем доме, то, клянусь, я сам отрублю тебе руки. Поняла?
В сумраке экипажа его лицо виднелось бледным пятном, и черты словно набросаны штрихами. Весь из ломаных, острых линий. Едкий. Совершенно безжалостный.
Алька вздохнула, сжимая в пальцах вазочку, и опустила голову. В самом деле, к чему злить чудовище.
– Поняла, – выдохнула чуть слышно, – поняла, приор Эльдор.
Остаток пути они проделали в полном молчании. Когда экипаж остановился, приор выбрался наружу первым, Алька осторожно высунулась следом. Перед ними возвышались кованые ворота. Ограда сжимала кольцом старый яблоневый сад, и казалось, даже сюда доносится запах яблок. Из-за желтеющих крон была видна серебристая крыша особняка.
Она вдохнула полной грудью и поспешила за приором, который безмолвно шагал куда-то по боковой дорожке. Ловко поддел и отшвырнул носком сапога гнилое яблоко, остановился у небольшой калитки и там все же обернулся. Алька вдруг поняла, что глаза у него вовсе не черные, как показалось поначалу, а карие, темные, с оттенком переспелой вишни. А еще она поняла, что на свету он вовсе не кажется старым и уродливым. Шрамы, да. Но не старый.
– Помни, что будет, если посмеешь воровать, – строго повторил он, глядя на Альку сверху вниз, и резко дернул калитку.
Потом они шли сквозь старый сад, и Алька – совершенно неуместно – думала о том, что все здесь дышит красотой в свете дня. Красотой и одиночеством. Из зеленой травы выглядывали румяные бока спелых яблок, которые здесь не были никому нужны. Изредка пожелтевший листок срывался с ветки и, кружась, медленно летел вниз.
«Я все здесь приведу в порядок», – решила она про себя.
И отчего-то стало легче на душе, как будто принятое решение могло скрасить предстоящие пять лет рабства с непонятными перспективами.
Но когда раздался звонкий голосок – «Алечка!» – силы внезапно ее покинули.
Тиб бежал к ней вприпрыжку и, добежав, обхватил за пояс, прижался щекой к животу.
– Алечка-а-а-а!
Ноги подогнулись, и она рухнула на колени, прижимая к себе брата. Слезы брызнули из глаз, Алька судорожно перебирала его русые волосы, ощупывала всего, не веря, что вот он – живой и здоровый и что теперь у них все будет хорошо. Наверное, хорошо…
– Тиб, – прошептала она, целуя его в макушку, – слава Пастырю, ты здесь. А я уж думала…
– Пойдем к Марго, – сказал Тиберик. – Ну пойдем, Алечка,
