— Заполни желудок, жена, — приказал он, протянув толстый ломоть хлеба с мягким белым сыром и золотистым медом.
При виде еды у нее заурчало в животе. Поскольку все ее имущество, кроме меча и нескольких вещей в седельных сумках, было украдено под Винтермером, она приняла хлеб. Тихое «спасибо» было встречено таким удовлетворением, что Мара не смотрела на Стракса, пока не доела. Тем не менее, она остро ощущала присутствие огромного мужчины. На нем были кожаные штаны и сапоги, от которых отказалась Мара, но даже под накрапывавшим холодным дождем он не прикрыл плечи и грудь. Стракс выносил непогоду непоколебимо, словно гора. Потоки воды стекали по рельефу его мышц и манили утолить жажду, испив их прямо с бронзовой кожи.
О, Мара очень хотела пить.
Облизав пересохшие губы, она оглядела варвара, смотревшего на ее рот так пристально, что кровь в нее в венах превратилась в огонь.
— Я прослежу, чтобы ты хорошо питалась, Мара, — пообещал Стракс натянуто и голодно, обещая насытить ее не только хлебом.
Пробуждая в ней иссушающие желания. Не только голод и похоть, но и болезненную тоску в сердце. В тяжелом странствии Мара обессилела, устала, страдала от одиночества. Единственное удовольствие, полученное ею после отъезда из дома, доставил ей Стракс, освободив из клетки и медленно, осторожно поцеловав на церемонии. Наслаждение крылось в теплоте и силе огромных рук, крепко обнимавших Мару. В обжигающих прикосновениях к обнаженному мускулистому торсу и в чистом экстазе, дарованном мужским достоинством, прижавшимся к ее самому интимному месту.
Стракс убил тирана, чтобы спасти Мару. Она ненавидела надежду, выбравшуюся на свет божий, словно кролик, оставивший безопасную нору, даже зная, что разочарование набросится на него волком и разорвет на клочки.
— Ты убил Тадуса. Разве не можешь убить и Соледжиуса?
— Тадус не был готов к воинам вроде меня, — стиснув зубы, покачал головой Стракс. — В отличие от Соледжиуса.
— К воинам вроде тебя?
Он указал на свой бок, где тусклым золотистым светом пылали руны, защищавшие владельца от чар и заклинаний. Мара знала о них только потому, что однажды ей рассказал Арук. Дети Мертвых земель рождались с талантами, какие и не снились волшебникам запада, но почти все они запирали волшебство в своих телах, лишая себя способности творить магию, кроме защитных рун. Арук называл колдовство грязным, медленно выводившим мир из равновесия. Он утверждал, что любовь и доброта — мощнейшее волшебство наряду с храбростью, доверием, гневом, ненавистью.
Любви Мары к семье хватило бы на целый океан. Как и ненависти к Соледжиусу. Увы, ни любовь, ни ненависть не могли победить короля Аремонда, во что бы там ни верили варвары Мертвых земель.
— Тадус атаковал меня магией, — продолжил Стракс. — Хотя было бы умнее заколдовать оружие и воспользоваться им. Так поступит Соледжиус. Не будь он защищен, мы с Аруком убили бы его еще в Аремонде.
Значит, Стракс был защищен от чар, но не от зачарованных предметов.
— Выходит, воротник Тадуса сдержал бы тебя так же, как и меня?
— Да, — Стракс тоже не смог бы освободиться.
Внезапно Мара вспомнила, что он сказал перед тем, как снять с нее ошейник, и сладкий мед на ее языке скис.
— Надо думать, твоя любовь меня освободила.
— Да, — легко согласился Стракс.
— Зачем ты врешь? — у нее сдавило горло. — Ты предъявил на меня права и получил власть над ошейником. Вот и все.
— А что заставило меня предъявить на тебя права? — он уверенно посмотрел ей в глаза. — Зачем я последовал за тобой, если не из-за любви?
— Прекрати, — взмолилась Мара, ненавидя свой голос, выдававший истинные чувства. Боль от слов Стракса напоминала лезвие в груди. — Я не могу слышать, как ты это говоришь.
Поскольку она знала, что он лгал. Возможно, Стракс просто жаждал ее и хотел обладать. Мара могла понять, если в Винтермер его привели примитивные потребности. Но любовь? Нет.
Как бы Мара ею ни грезила, мечты были ничуть не волшебнее любви и доверия. Что бы ни говорил Стракс.
В его глазах промелькнули страдания, какие она уже видела — ночью, когда Арука смыло в неумолимое море. Не вынеся мучений Стракса, Мара отвела взгляд, но не сумела скрыться от его хриплого голоса.
— Я больше не заговорю о любви, пока ты мне не поверишь. Мара, я бы никогда не причинил тебе боли.
Что было, черт его дери, ложью. Последние шесть месяцев Стракс снова и снова ранил Мару словами. Всякий раз, советуя ей сдаться. Не веря в нее.
Муж не считал ее способной победить. Поэтому Мара не понимала, с чего вдруг он поехал с ней.
— Если кто-то из воинов уже добыл перчатку, — напряженно начала она, — ты не на том пути, чтобы его перехватить.
Они не поехали по дороге севернее Винтермера, прокладывая новую тропу до Утесов-черепов. Казалось, замечание Мары ничуть не задело Стракса.
— Даже если в Святилище не будет перчатки, — пожал он плечами, — я последую за чемпионом и настигну его прежде, чем он доберется до Аремонда. Но перчатка на месте, — почему Стракс был так уверен?
— Передо мной было больше тридцати воинов.
— За бесчисленные поколения тысячи людей пытались ее достать, но все потерпели неудачу. Неужели ты считаешь, что наимощнейшее оружие оставили без охраны?
— Оружие? — в непонимании посмотрела на него Мара. — Мы говорим о простом артефакте.
— Так гласит легенда, придуманная моим кланом, чтобы перчатку никто не искал, — покачал головой Стракс. — Но Соледжиус все-таки докопался до истины.
И оправил воинов добыть ему оружие под предлогом турнира?
— Почему он не поехал сам?
— Потому что в Святилище Хидес грязная магия не действует. Без чар и заклинаний Соледжиус никто.
Именно. В остальное Мара верила с трудом, но рассказ Стракса был не лишен смысла. С чего воинам клясться на крови и веками охранять бесполезный артефакт? Не с чего.
— И что это за оружие такое?
— Одна из двух перчаток, выкованных богиней Хидес из сердец убитых ею богов, — Стракс указал на Утесы-черепа. — Когда ее жизненные силы иссякли, она передала перчатки доверенной королеве, которая, в свою очередь, завещала их своим сыновьям, — он говорил размеренно и монотонно, словно слышал и рассказывал историю много раз. — Близнецы правили вместе, пока одна из перчаток не была уничтожена в битве с ордой демонов. Братья начали драться за оставшуюся перчатку. Как бы они ни любили друг друга, ни один из них не верил, что второй распорядится могуществом
