— Я не должна была спрашивать. Прости. Забудь об этом, — промямлила я, пытаясь быстро дать задний ход.
— Нет, все нормально. Я ценю, что ты хочешь больше узнать об этом. — Ответная улыбка Бекетта выглядела немного болезненной, но естественной. Легкой.
Он свалил сахарные пакетики и снова построил их. Медленно. Не торопясь.
— У меня генетический порок сердца, он называется АКПЖ. (Примеч.: АКПЖ — аритмогенная кардиомиопатия правого желудочка). Не буду утомлять тебя длинными названиями. Но из-за него у меня проблемы с сердечным ритмом. Я не знал, что страдаю от такого недуга, пока чуть не умер от сердечного приступа.
В его голосе мелькнул намек на злость, но он скрыл его, безразлично пожав плечами.
— Вау. Должно быть, это тяжело.
Сразу стало понятно, что это неправильные слова. Его настроение мгновенно изменилось, и приветливое поведение превратилось в раздраженное разочарование.
Бекетт напрягся.
— Ты не должна жалеть меня.
Я выпрямилась, из-за его тона мне захотелось защищаться. Но больше всего я не хотела, чтобы он думал, что я жалею его. Да, я сочувствую, но это не жалость. Совсем нет.
— Я не жалею тебя.
Бекетт недоверчиво смотрел на меня, будто не верил.
— Я к этому привык, Корин. Ничего нового, все нормально.
— Да, я переживаю из-за того, что ты проходишь через такое. Это отстой. Но ты, кажется, последний человек в мире, которого нужно жалеть. Думаю, учитывая все это, ты очень хорошо справляешься.
— Ага, учитывая, что я ходячий мертвец, не так ли? — издевательски сказал он, ударив по сахарным пакетикам и сбив их.
— Вау, а я думала, что это я излишне пессимистична. Я должна была догадаться, что твоя показная Сьюзи Саншайн полная фигня. (Примеч.: Сьюзи Саншайн — симпатичная и счастливая кукла из шоу Disney Junior).
Бекетт несколько раз моргнул, пялясь на меня, а затем расслабился. Его губы изогнулись в улыбке, глаза снова засияли.
— У тебя совсем нет фильтра, не так ли? — спросил он.
— Фильтр? А что это?
И мы снова улыбались друг другу. Злость и напряжение испарились.
— Это отстой, да? — спросил он через несколько минут.
— Ты о чем?
— О приемах у врача. Непрекращающиеся вопросы о том, как ты себя чувствуешь. Сочувствующие взгляды, когда они понимают, что с тобой что-то не так. Шепот. Сомнения, что с тобой действительно все хорошо. Это надоедает. Я стараюсь не унывать, но когда в тебя каждую пару недель тыкают иголки и проводят тесты, это убивает все веселье, — закончил он со вздохом. — Ненавижу ходить к врачу. Ненавижу тесты и вопросы. Ненавижу свою семью и друзей за то, что смотрят на меня так, будто я в любую минуту могу сломаться. За то, что когда они смотрят на меня, не видят Бекетта Кингсли, а видят тело на больничной койке с проводами и трубками повсюду. — Бекетт сжал зубы, и я поняла, что не могу отвести от него взгляда.
От его правды.
Его честности.
От него.
Но затем лицо Бекетта разгладилось, и он снова успокоился. Сделал глубокий вдох и взмахнул руками.
— Но что я могу сделать? Ныть из-за этого? Погрязнуть в жалости к самому себе? Это не в моем стиле. Я не в состоянии изменить прошлое, но могу изменить настоящее. И я точно не буду несчастным все то время, что у меня осталось.
Этот мужчина сбил меня с толку. Не понимаю, как он может быть таким спокойным. Таким решительным.
— Как ты можешь быть таким оптимистичным? Почему не расстроен? Почему не злишься? Или хотя бы не сердишься? Как тебе удается вот так вот просто сидеть здесь и говорить обо всех этих вещах с улыбкой на лице? Врачи держат тебя на антидепрессантах или типа того? — усмехнулась я.
Бекетт на секунду уставился на меня, а затем ударил рукой по столу, напугав меня. Блин. Я снова переступила черту.
Но Бекетт не закричал и не разозлился. Он рассмеялся так сильно, что буквально хрюкал.
— Ты в порядке? — спросила я, забеспокоившись, когда Бекетт начал слегка задыхаться. Он прижал руку к груди, касаясь пальцами повязки, которая выглядывала из-под воротника.
— Серьезно, Бекетт, с тобой все хорошо? — переспросила я. Его лицо покраснело, и казалось, будто ему тяжело дышать. Может, стоит позвонить 911?
Бекетт покачал головой.
— Я в норме, — прохрипел он.
— Что это было? — требовательно спросила я, когда он, наконец, успокоился, а я порядком разозлилась.
— Последние четыре месяца, после моего сердечного приступа, никто не задавал мне подобных вопросов.
Я нахмурилась, не понимая, о чем он говорит. Бекетт потер затылок.
— Конечно, мой врач спрашивает, как я себя чувствую. Тяжело ли дышать, или не кружится ли голова, есть ли боли в груди, или испытываю ли я тошноту. Родители меня балуют и думают, что я стеклянный, а друзья прикалываются над этим.
Бекетт посмотрел в окно, его голубые глаза были прикрыты, брови нахмурены. Он больше не смеялся. Не улыбался. Не веселился и не вел себя оптимистично.
— Никто никогда не спрашивал меня, расстроен ли я. Не злюсь ли.
Он повернулся снова ко мне, наши глаза встретились, и я поняла, что не могу отвести взгляда.
— Но ты, абсолютный незнакомец, спрашиваешь о том, о чем не спрашивает никто другой. Это здорово.
— Здорово? Так вот в чем причина твоей идиотской истерики? Ты до чертиков меня напугал! — нахмурилась я.
— Не будь такой серьезной, Корин. Жизнь слишком коротка. Поверь мне.
Он потянулся через стол и взял мою руку в свою. Наши пальцы переплелись. Ладони прижались друг к другу. Касаясь. Удерживая.
Лихорадочно и обжигающе.
Я убрала руку и спрятала покалывающие пальцы на коленях под столом.
Бекетт пару раз моргнул и сжал ладонь в кулак. Напряжение, собирающееся в воздухе вокруг нас, ослабело и исчезло.
Я испытала облегчение. Я была напугана. И так чертовски разочарована.
— Помню, ты сказала в группе, что у тебя в городе гончарная мастерская? — спросил Бекетт, резко меняя тему.
—
