Грязная пьянь бесцеремонно вперлась в священное персональное пространство Олега. И Олег почувствовал себя так, словно кто-то нагадил посреди его маленькой личной оранжереи.
В то же время взгляд буквально прилип к крепким, мускулистым икрам и широким ляжкам бабы. Олег превратился в соляной столб. Заледенел, глядя, как медленно ползет вверх по белоснежному мрамору кожи костлявая паукообразная пятерня – волосатая, с шишковатыми мозолями-бородавками. Кривые ногти с темными полосками грязи по краям царапали рыхлую плоть, оставляя широкие розовые борозды. Пальцы – необычно длинные, как будто в них было на один-два сустава больше, чем полагается, – жадно мяли бедро. Зрелище тошнотворное, но также и сладострастное, возбуждающее, полное неприличной, волнующей запретности.
У Олега перехватило дыхание. К горлу подступила порция съеденных с Вадиком суши. Олег поперхнулся.
Лохматая голова поднялась, мужик посмотрел на него недобрым взглядом – в черных ямах под густыми, сросшимися над переносицей бровями полыхнуло серебро.
Раздался знакомый электрический треск, заморгала лампа. Олег вдруг понял, что если свет погаснет окончательно, то он останется в темноте совсем один перед этими уродливыми, пошлыми людьми (людьми ли? скорее животными). И, возможно, ощутит грязные пальцы среброглазого великана на своей шее.
«На шее – это еще в лучшем случае, дружочек». Ему стало страшно.
Но свет не погас. Незнакомка оглянулась, выгнув шею по-птичьи («Сорока-ворона», – промелькнуло в голове у Олега), показала кривоватые («Опять?..») зубы в похотливой ухмылке. Словно говоря тем самым: «Знаю-знаю, куда ты смотрел. Знаю-знаю, чего ты хотел… И мне это нравится». Взгляд опустился ниже, на его вздувшуюся бугром мошонку.
Кольцо жгло руку. Лицо Олега тоже горело.
Дежавю, дежа не вю. Слой плюс, слой минус.
«Я уже видел эти зубы».
Тая здесь. Сорока-ворона!
Девица вернулась к своему заросшему партнеру, притянула лохматую голову к шее, что-то быстро зашептала в ухо. Прыснула – и мужик хохотнул в ответ.
Реальность трещала по швам и моргала, как старая лампа во время грозы. Над кем они смеются? Олег не сомневался, что над ним. От стыда – не перед парочкой уродов, конечно, перед Викой – хотелось провалиться сквозь землю. Еще больше хотелось бежать, вот просто взять и, прокричав что-нибудь хамски-беспомощное, дать деру от этих…
«Эти» отлипли от стены и потянулись в его направлении. Ему показалось, что двигаются мужчина и женщина как единое целое; в голову пришло сравнение с парочкой сцепившихся во время случки собак – слой минус, слой плюс, кажется, он однажды видал такую каракатицу на берегу Волги. Пацаны гоготали и швыряли в жалобно визжащее на два голоса чудище пустые бутылки из-под «Жигулевского».
И что-то еще, что-то еще произошло однажды на берегу…
Олег сжал заветное колечко, цепляясь за него, как за единственную оставшуюся связь с реальностью. Он знал, он был уверен – на самом деле сейчас он был уверен на сто процентов только в этом – пока у него есть кольцо, у него есть и Вика.
Отступил, чтобы не столкнуться с парочкой. А ну как со светом опять что-то случится? Он не хотел слышать издевательский пьяный смех в темноте рядом с собой. Но пространство площадки было ограничено, так что скрыться от запаха не удалось. Накатила волна теплого кислого смрада, смесь мочи и гнилого картофеля. Вонь болезни – слой минус, слой плюс, так пахла в палате за желтыми стенами шестой городской больницы мама. Дежавю, дежа ни хера не вю – похожий запашок доносился из гроба, когда хоронили отца…
По пути любовники, похоже, не переставали ласкать друг друга – по крайней мере Олег, старавшийся больше в сторону мерзкой парочки не смотреть, слышал какие-то хлюпающие звуки («собаки, сцепившиеся во время вязки собаки»). До ушей донесся сиплый от возбуждения голос:
– Да пускай смотрит. Гребаный извращенец…
Разумеется, сказано на его счет, на чей же еще. И нечленораздельное ворчание, похожее на глухой животный рык, в ответ.
«Собака. Сорока-ворона и собака».
Этомудалаэтомудалаэтомудала.
Парочка заползла в кабину. Еще секунду Олег видел перед собой лохматую тучу спутанных волос и пару серебристо сверкающих глаз. Напоследок, прежде чем исчезнуть за съехавшимися створками, великан прохрипел:
– ЧЕТВЕР-РТАЯ СВАДЬБА! ЧЕТВЕР-РТЫЕ ПОХОР-РОНЫ!
И загоготал так, словно в кабине было не двое, а десяток-другой таких пьяных выродков. Олег отшатнулся, испуганный. Рванул к дверям в прихожую, впопыхах не сразу нащупал в сумраке ручку. Не повернув до конца, потянул раз, другой, третий – наконец открыл и забежал внутрь. Вслед ему глухо гремело, по-псиному подвизгивало, хрипло граяло, плевалось, воняло-душило-тошнило гнильем:
– Мамка сдохла!
– Этому-дала-и-сдохла!
– Папка сдох! Все сдохли!
– И твоя! Твоя сдохнет тоже!
– И твоя! И твоя!..
11Твоя… Твоя… Тая…
– Ты в порядке? – донеслось из спальни.
«Ничего такого, о чем стоило бы сообщить в полицию?» – эхом прозвучало в голове и заметалось там среди голосов и отголосков, от которых Олега до сих пор трясло.
Мамка сдохла! Все сдохли! Сор-рока-вор-рона.
– Нормально! – Он поспешно скинул куртку, стащил обувь. Ноги подкашивались.
Тяжело прислонился спиной к двери. Лишь отдышавшись и уняв тремор в пальцах, лишь дважды проверив замки – заглянул в комнату. Удивился про себя тому, что в этот раз Вика не вышла встречать его к двери.
ты знаеш
На комнату пала паутина сумерек. Высокие шторы были наполовину задернуты, образуя фигуру из трех треугольников – два темных, обращенных вершиной вниз, по бокам, и просвет исполосованного струями ливня окна между ними. Вика лежала в кровати у дальней стены, кутаясь в простыни.
Олег не стал включать ночник – не хотел, чтобы она заметила ссадины на руках и его общее неважное состояние. Осторожно присел рядом, наклонился. Коротко поцеловал прохладные, плотно сжатые губы.
Вика не отвечала на поцелуй. Вика почти не дышала, не пахла.
– До тебя не дозвониться, ты в курсе? – холод губ обратился ледяным тоном вопроса. Обида.
– Я… – Он задумался, прежде чем ответить. Выуживал в мутной воде причины и поводы. – Я телефон отключал.
– Зачем?
– Работал. И забыл включить после.
– Обо мне ты тоже забыл?
– Нет. Если честно, лишь о тебе и помнил…
– Что с голосом? Ты в порядке? – повторила она. Потянулась рукой, запуталась ноготками в бороде. – Лицо такое, будто призрака увидал.
«Опять?..»
Он осторожно взял ее запястье, прижал маленькую ладонь ко рту, поцеловал красивые тонкие пальцы. Стоит ли ей рассказывать? Стоит ли нести в их жизнь все это, такое смутное-мутное, давнее-недавнее?..
«Ну уж нет. Никого не пущу в мою маленькую оранжерею».
Слой минус, слой минус.
– Просто устал… Голова болит.
– У меня тоже. Из-за погоды, наверное.
– Наверное… Без обид?
– Без обид. Ложись спать, поздно уже.
12Во сне он подумал, что сны – это тоже слои.
Во сне ему привиделось, что лицо Вики треснуло, кожа на щеках разошлась, окропив кровавыми брызгами постельное
