Уэс толкает меня себе за спину и выглядывает из-за угла.
Повернувшись ко мне, он прикладывает палец к губам, а затем указывает им в направлении следующего прохода. Голоса, слишком громкие и шумные, чтобы принадлежать трезвым людям, удаляются от нас по коридору, покрытому чем-то звучащим, как битое стекло и липкая содовая.
Осторожно ступая, мы поворачиваем налево и на цыпочках идем по двенадцатому проходу. Здесь отдел инструментов.
Уэс останавливается перед витриной, и я смотрю на него, а мои мысли путешествуют в двух разных направлениях. Часть меня не может перестать думать о его имени – Уэс. Интересно, это сокращение от какого имени? Возможно, Уэсли. Или Уэссон, как тот здоровенный пистолет, который он носит. Или, может быть, это что-то необычное, как Уэстчестер, – пока другая часть задается вопросом, как, черт возьми, он собирается уместить что-то еще в эти сумки?
Острые углы торчат во все стороны, угрожая разрезать тонкий полиэтилен на лоскутки, однако он продолжает снимать со стены предметы – фонарик, складной нож, упаковку зажигалок и консервный нож.
Затем он переводит взгляд на меня.
Внезапно я понимаю, как чувствуют себя фонарик и складной нож, упаковка зажигалок и открывалка. Они чувствуют себя хорошо, когда на них смотрят вот так. Будучи выбранными этим мужчиной. Но также испуганными. И взволнованными. Особенно, когда он начинает идти по направлению ко мне.
Я выдерживаю его пристальный взгляд, пока он приближается, и задерживаю дыхание, когда Уэс останавливается прямо передо мной... раскрывает свои объятия.
Я не задаюсь вопросом. Я не колеблюсь ни секунды. Я делаю шаг вперед, обнимаю его за талию и прижимаюсь щекой к твердой поверхности большой грудной мышцы над его сердцем. Мое сердце грохочет в груди, когда я жду его объятий, но мой похититель не обнимает меня в ответ. Вместо этого его руки приближаются ко мне и оттягивают ворот моей мешковатой толстовки. Он бросает за шиворот упакованные припасы.
Мои щеки пылают от унижения, когда предметы скользят вниз по моей обнаженной коже, один за другим.
Шлеп, шлеп, бряк, бряк.
Боже, я чувствую себя идиоткой!
В ту же секунду, как падает последняя вещь, я ухожу. Меня не волнует, что хлопья хрустят под моими сапогами, или смеющиеся, невнятно бормочущие люди поблизости, или огр с «Узи», ожидающий нас снаружи. Все, о чем я забочусь, – это убраться подальше от этого мудака, пока он не увидел мое глупую красную рожу.
Я уже почти добралась до выхода, когда трое парней, выглядящих так, словно только что выбрались из мет лаборатории, встали между мной и раздвижными стеклянными дверями. На них красные банданы – единственная цветная вещь в их облике, которые демонстрируют принадлежность к банде деревенщин; серая неприглядная одежда, немытая внешность. В их налитых кровью глазах грубый хищный взгляд, который заставил бы меня бежать, если бы не пистолеты, торчащие из-за поясов:
– К чему такая спешка, красотка? Ты же только что пришла.
Я знаю одного из них со школьной скамьи. По-моему, он был на класс выше меня. По крайней мере, так было до тех пор, пока он не перестал ходить.
– Черт возьми! – его бледное лицо расплывается в улыбке, обнажая ряд почерневших зубов. – Да это же маленькая Рейнбоу (rainbow – радуга; радужная) Уильямс! – он цокает языком и насилует меня своими мутными глазами. – Посмотрите-ка... так выросла.
Я хочу вести себя спокойно, по-дружески, как будто мы старые друзья, но не могу даже вспомнить его чертово имя.
Я больше ничего не помню.
Начинаю паниковать, прокручивая в голове все возможные имена, которые только могу придумать, но все, что говорю:
– Эй... старик…
– Похоже, что ты и твой парень, – все трое парней поднимают глаза и смотрят мне за спину, – пытались уехать, не заплатив налоги.
Налоги.
Все внутри у меня упало.
Мне удается изобразить на лице фальшивую улыбку.
– О! Нет... видите ли, мы с ним все уладили... – я жестом указываю на мужика у дверей за стеклом, позади них, надеясь, что он подтвердит нашу платежную ситуацию, но, когда смотрю в ту сторону, его вообще нет на стуле.
Он лежит лицом вниз на тротуаре, и стая диких собак обнюхивает и грызет его.
Мои внутренности сжимаются, когда реальность нашей ситуации обрушивается на меня. Мы безоружны, нас численно превосходят, и единственный человек, который мог бы нам помочь, просто чертовски передозирован.
Я оглядываюсь на Уэса. Он выпячивает челюсть, жуя внутреннюю сторону нижней губы и смотрит прямо перед собой, игнорируя меня, и я знаю почему.
Потому что лайферу есть ради чего жить.
– Я могу идти? – спрашивает он скучающим голосом. Трое гангстеров пристально смотрят на него, а Уэс отвечает им таким взглядом, будто они несносные дети, заставляющие его опаздывать на работу.
Я готова рассмеяться. Совершенно незнакомый человек увел меня под дулом пистолета и доставил в мой самый страшный кошмар, и я позволила ему сделать это. А все потому, что тупой дуре понравился его взгляд.
Ночной кошмар! Да-да! В любую минуту четыре всадника могут ворваться в эту дверь и убить нас всех! Это просто ночной кошмар! Должен быть кошмаром! Просыпайся, Рейн! Просыпайся!
Я верчу головой, отчаянно ища характерное черно-красное знамя с датой 23 апреля, какое-то пламя, дым, хоть что-нибудь, но на стенах висят только телевизионные мониторы, показывающие видео счастливых белых людей, поедающих трехдолларовые пакеты «Доритос».
Это не сон. Это всего лишь я, три насильника и парень, пытающийся продать меня им.
Сглатываю.
Головорезы переглянулись, а потом снова посмотрели на мужчину позади меня.
Тот, что слева, злобно смотрит на него и сплевывает на землю:
– Твоя пусястая задница даже пули не стоит.
– Давай, красавчик, – говорит тот, что справа, через свои золотые грили, кивая головой в сторону двери, – убирайся к чертовой матери.
Тот, которого я узнаю, смотрит прямо на меня, облизывая тонкие потрескавшиеся губы:
– Ты ни хрена не разговаривала со мной, когда мы учились в школе, но теперь я заставлю тебя кричать мое имя.
Ужас скользит по моим венам, когда все три гнилые улыбки приближаются, и слезы щиплют глаза, когда я смотрю, как лайфер проходит мимо, оставляя меня расплачиваться за его драгоценные продукты.
Раздвижные стеклянные двери позади деревенской мафии открываются, и моя единственная надежда направляется к ним. Он останавливается в дверях и бросает на меня последний взгляд. Но выражение его лица не холодное и бесчувственное, как я ожидала. И вовсе не выражающее
