Нда, похоже, маловато одного чуда. Нужно еще что-то придумать. Эх, жаль, нет интернета и социальных сетей, запустить бы флеш-моб с хэштегом "#Младенца_на_престол", вот это был бы номер!
Потихоньку темнело. Пьер в сумерках мерил комнату шагами и скандировал на ходу:
- Младенца на пррестол! Младенца на престол!
Увлекшись своими мыслями, он не замечал, что почти кричит. Тоненький голосок звенел под каменным сводом.
Сидевший в сенях Филимон поднял голову и насторожился:
- Васьк, это откуда ж глас?
Рыжий страж повертел головой, прислушался.
- Кажись, из Петрушиной комнатки доносится.
- А что там за баба? Агафья?
- Нет, - покачал головой Василий, - она ж вот только во двор метнулась.
Они тревожно переглянулись и, не сговариваясь, ринулись к двери. Приникнув к ней ухом, Филимон кивнул:
- И впрямь отсель.
- Да как?! Чадо-то наше не могет так сказывать! То ж не лепет детский, слышь?
Бледные от волнения, стражи замерли, тревожно глядя друг на друга. Из комнаты вполне явственно донеслось:
- Младенца на престол!
- Надобно глянуть, - прошептал Василий и осторожно толкнул дверь.
Она тихо скрипнула. Пьер, очнувшись, едва успел отскочить к столу и принять безмятежный вид. Неужели услышали?! И как теперь объясняться?
Но охранники, против обыкновения, не обратили на него ни малейшего внимания. Оба ошалело оглядывались и, казалось, что-то искали.
Осмотрев комнату и никого, кроме ребенка, не обнаружив, стражи в ужасе уставились на иконы, освещенные тусклой лампадкой. На бледных щеках Василия ярко выделялись веснушки, лицо Филимона пошло пятнами. Они переглянулись, рты у обоих приоткрылись.
- Никак то был глас Богородицы! - выдохнул писарь. - Ей-ей, это Она повелела младенца на престол возвести!
- И то, - кивнул Василий, и оба, не сговариваясь, бухнулись перед иконами на колени, ткнулись лбами в половицы и заголосили:
- Пресвятая Царица Небесная…
Пьер смотрел на них во все глаза. Выходит, они приняли его болтовню за глас небес? Вот так удача! Не успел он подумать, что требуется еще одно чудо, и на тебе - оно само случилось!
Не глядя на него, стражи самозабвенно били лбами об пол, и в голове у Пьера мелькнула шальная мысль. Вскочив на лавку, чтоб голос шел сверху, он громко и торжественно изрек:
- Быть вам заступниками чада сего!
И тут же снова сел. Василий с Филимоном на мгновение замерли, приподняли головы, огляделись… На лицах их был написан благоговейный ужас, казалось, они даже не дышали.
- Голосок-то как будто детский, - прошептал Васька.
- Дык ты на икону-то середнюю глянь - "Введение во храм Пресвятой Богородицы". Ей там годка три всего.
- Видать, она и глаголила.
- Батюшки святы, - прошептал писарь, снова ткнулся лбом в половицу и, не вставая с колен, задом пополз к двери.
Василий двинулся за ним, непрерывно кланяясь в пол, и через несколько секунд оба оказались в сенях. Пьер, еле сдерживая смех, слушал, как стражи вскочили и с воплями кинулись в хозяйские покои.
Глава 9
Восьмого февраля еще один претендент на царский престол, боярин Федор Иванович Мстиславский, праздновал именины. Высокий, тучный, с седой бородой до пояса, он сидел во главе стола в своих палатах, расположенных в Кремле, в двух шагах от колокольни Ивана Великого.
В огромной зале, стены которой были обиты дорогим европейским сукном, под сводами высокого потолка собралось с полсотни гостей, в основном самые знатные бояре. Столы под парчовыми скатертями, составленные буквой "П", ломились от угощений. Тут были жареные перепелки и зайцы с хрустящей корочкой, аппетитные судаки и щуки, тушеные на меду куриные ножки, соленые осетры и семга, печеные яйца, мягкие подовые пироги с разнообразной начинкой, маринованные фрукты и овощи, имбирные пряники с дивным запахом, орехи, изюм. Рекой лились сбитни, медовуха, пиво, заморские вина, квас, морс.
Боярин, подражая царям, завел стольников, которые в дверях палаты принимали блюда из рук челядинцев и подавали гостям.
Поначалу все было чинно, бояре в роскошных кафтанах и ферязях сидели на крытых бархатными накидками лавках и смаковали подаваемые блюда. Время от времени кто-нибудь из них вставал и произносил тост во славу Мстиславского. Но постепенно голоса становились все громче, речи оживленнее, лица - румянее. А после того, как наевшийся до отвала и изрядно захмелевший Воротынский пустил по кругу серебряную заздравную братину, гости начали вставать, подсаживались друг к другу и группками вели беседы.
Сам Федор Иванович пересел в кресло с высокой спинкой, подозрительно напоминающее трон. Рядом с ним на резных стульях сидели князь Трубецкой и боярин Борис Михайлович Лыков-Оболенский. Втроем они вели неторопливую беседу.
Пару лет назад Мстиславскому бы и в голову не пришло звать на именины такого человека, как Дмитрий Тимофеевич. Род Трубецких был, конечно, не из захудалых, но далеко не так знатен, как большинство московских боярских родов. Федор Иванович поморщился: ничего не поделаешь, терпи - Спаситель отечества, глава Совета всея земли, к тому же претендент на трон.
- Загорелись эти буквицы над его ложем и сложились меж собой словом "Царь"… - рассказывал тем временем князь.
- Про буквицы мы ведаем, - перебил его хозяин. - А с тех пор ничего боле не учинилось?
- Давеча сказывали челядинцы, будто стражи младенца, что в доме Шереметева стоят, саму Богородицу слышали. Вошли в его комнату, там никого, и только женский глас с небес: дитя, мол, для престола Руси дано, а вы будьте ему заступниками.
- Да полно, - повел плечами Лыков, розовощекий тридцатипятилетний здоровяк. - Чай, они промеж собой сговорились, чтоб страху на нас нагнать.
- Нет, Борис Михалыч, - покачал головой Трубецкой. - Тут не усомнишься, ладно б кто один такое сказывал, а тут двое, да от разных хозяев. Никак не могли они сговориться, да и грех великий такое измыслить.
- Это верно, - кивнул Мстиславский, - не станут писарь архимандритов с человеком Пожарского такое удумывать. Да, братцы, похоже, прижал нас младенец Богоданный. Ни тебя, князь, ни меня, ни твово, Борис, Мишку не выберут. А станет он царем да подрастет - так седьмочисленных бояр, целование креста Владиславу да сиденье у вора Тушинского нам не простит.
Собеседники понуро кивнули: у каждого был свой грех перед Русью. Мстиславский совсем недавно был главой Семибоярщины, в которой состоял и Лыков, а Трубецкой и вовсе входил в правительство Лжедмитрия Второго.
- А ты, Федор Иваныч, как мыслишь-то, он и взаправду посланник?
- Да Бог его ведает. Только я вам, други, так скажу: ежели кто из бояр сынка своего подкинул, то мне не диво.
Трубецкой, покосившись на сидевшего неподалеку Воротынского, подался вперед и прошептал:
- Намедни было такое. Марья Петровна, сестра князя Буйносова, призналась, что муж ее вместе с боярином Куракиным пытались того мальца за сына Иван Михалыча выдать. Насилу мы с Пожарским разобрались.
Мстиславский с Лыковым переглянулись и придвинулись поближе к Дмитрию Тимофеевичу. Тот шепотом рассказал о том, чему был свидетелем в доме Шереметева, присовокупив изрядную долю слухов и сплетен. Не успел он закончить, как над их головами послышалось:
- Здравствуй, князь.
Над ними склонился Воротынский, вены на его мощной шее вздулись. Трубецкой вспыхнул, вскочил и неловко поклонился.
- Батюшка Иван Михалыч…
- Об чем шепчетесь?
Дмитрий, метнув предостерегающий взгляд на Мстиславского, рассмеялся:
- Дык о чем вся Москва ноне шепчется? О посланнике Господнем, вестимо. Слыхал, батюшка, про глас Богородицы?
- Нет, не ведаю, сказывай.
Трубецкой шагнул в сторону, увлекая за собой собеседника. Они отошли, а Лыков удивленно выдохнул:
- Да-а. Значит, Воротынский на венец больше не претендент. И Куракин с ним.
