В принципе сказанное было совершеннейшей чушью, иначе бы лорд Эйзел озвучил свое сообщение в начале, а не в конце разговора, и не отключился бы практически сразу после того, как сделал его, но Эксенту необходимо было что-то сказать Эклону. Ну не говорить же ему правду. Все равно не поймет. Поэтому он еще и слегка польстил временному председателю.
— И, как мне кажется, своей твердостью вы его огорчили.
Лорд Эклон тут же довольно напыжился:
— Пф… нашел, чем испугать.
— Вот об этом я и говорю, — тонко улыбнулся лорд Эксент и почти сразу же натянул на лицо куда более уважительное выражение. — Ну что ж, благодарю вас за вашу твердость, председатель. Позвольте мне откланяться. Я думаю, теперь, когда наши враги сделали столь… неприятный для нас ход, мы должны нести обрушившееся на нас бремя руководства нашей империей с еще большим рвением, чем раньше.
Лорд Эклон озадаченно покосился на него, затем его лицо прояснилось и он, приосанившись, покивал:
— Да, конечно, лорд Эксент, непременно. Не забудьте, мы собираемся в шесть. — Он озабоченно вздохнул. — Возможно, к тому времени у меня будет информация от лорда Эомирена. Адмирал Эмирнай обещал связаться со мной около пяти часов.
— Непременно буду, — учтиво склонил голову лорд Эксент, выходя из кабинета временного председателя Высшего оберегающего совета империи.
Пройдя через большой вестибюль, он миновал роскошный коридор и спустился по широкой лестнице здания сената, в котором и обосновался Высший оберегающий совет. Едва лорд Эксент показался на роскошном портике-крыльце, как тяжелый боллерт, на обоих боках которого были закреплены массивные золоченые гербы его дома, поднялся со стоянки и, повинуясь движениям опытного пилота, мягко опустился на площадку у подножия лестницы парадного подъезда. И лишь когда толстая, бронированная дверь боллерта с мягким чмоканьем влипла в проем, отсекая всякую возможность внешнего контроля, лорд Эксент позволил себе убрать с лица выражение полного спокойствия и безмятежности, которое он удерживал все это время, и в который уже раз за последний час грязно выругался. Этот идиот Эклон НИЧЕГО НЕ ПОНЯЛ! Хотя Старый Лис, очевидно делая скидку на его тупость, сказал ему об этом едва ли не по буквам. Во-первых, он дал ему понять совершенно точно, что знал о готовящемся заговоре. Их двусмысленные шуточки по поводу того, что, мол, Старый Лис уже совсем одряхлел и потерял нюх, оказались абсолютной чепухой. Во-вторых, он дал понять, что первые шаги заговорщиков его страшно разочаровали и, если они не возьмутся за ум, он перейдет к гораздо более активным действиям. В-третьих, он почти открытым текстом предложил что-то вроде индульгенции. Не абсолютную. Этого не мог себе позволить предложить им даже император. Но все же кое-какую, пусть относительную. Поскольку Старого Лиса, заранее подготовившегося к мятежу (а теперь это стало совершенно ясным), не переиграть, он намекнул, что, если они окажутся более-менее адекватным правительством, которое не напортачит слишком сильно, а, наоборот, всемерно поспособствует будущему непременному триумфальному возвращению императора, он готов спустить дело на тормозах, не возрождая, так сказать, традиции Эззара. Но этот идиот не понял НИЧЕГО! Да и темная бездна с ним. А вот ему, лорду Эксенту, пожалуй, стоит позаботиться о том, чтобы Старый Лис понял: уж он-то услышал все, что тот хотел им сказать.
— Куда лететь, мой лорд? — тихо спросил пилот, так и не дождавшийся руководящих указаний.
Лорд Эксент на мгновение нахмурился, а затем, решительно дернув подбородком, приказал:
— В казначейство.
Надо было разобраться, с чего это, темная бездна побери, там приостановили финансирование кораблестроительной программы флота. Им что, урок Эсгенты недостаточно нагляден, что ли?
Глава 3
— …Хаосу.
Тихий и как-то неосознаваемо, но явственно нечеловеческий голос умолк в голове Олега, оставив ощущение абсолютной стройности и ясности изложенного… Вернее добавив его к осознанной безупречности изложенных логических построений. Некоторое время Олег молча сидел, не столько даже размышляя над изложенным, ибо ему было совершенно понятно, что сейчас он неспособен не только что-то возразить своему собеседнику, но и даже до конца понять его. Осмыслить все изложенное. Поэтому он просто сидел, скорее давая всему изложенному запомниться, затвердиться в голове, чтобы потом, позже, когда приступит к осмыслению, не упустить каких-нибудь важных деталей, способных привести логическую цепочку его размышлений к ошибке. Ведь записать на какой-нибудь носитель все, что ему только что изложили, он не мог. Никак. Ибо нигде — ни в империи, ни у канскебронов — не существовало техники, способной записывать слова, звучавшие прямо в голове человека. Вернее, Олег ничего не знал о существовании подобной технологии, и соответственно она ему была недоступна. Потому что утверждение, что что-то совершенно точно в природе не существует, его нет, и особенно что такого не может быть никогда, как правило, в девяти случаях из десяти оказывается ложью. Мы просто выдаем свое незнание за истину в последней инстанции, что вполне простительно простому человеку (причем чаще всего именно категоричная уверенность в этом и является его едва ли не самым ярким отличительным признаком), но человеку, претендующему на сложность, а именно такой и может рискнуть возложить на себя бремя принятия решений за других хоть с какими-то шансами на успех, такое непростительно. Это было сказано Олегу Средоточием еще во время их первой беседы здесь, на Земле. И после неоднократных размышлений было принято им как один из возможных вариантов истины.
— Хорошо, — негромко произнес берсерк, поднимаясь с простенького, обтянутого материей шезлонга, на котором сидел на протяжении всего этого внешне совершенно безмолвного монолога. — Спасибо. Я должен это обдумать.
Эта фраза за те десять дней, что они встречались, стала у них со Средоточием почти ритуальной. Поэтому Верховный контролер никак на нее не отреагировал. Олег встал, подошел к двери и, откинув стальную защелку, с некоторой натугой повернул тяжелый штурвал. Оборот. Второй. Третий. Толстая стальная дверь с мощной свинцовой подложкой едва заметно вздрогнула. Стальные упоры толщиной в руку взрослого человека вышли из своих выемок, освобождая дверь. Олег уперся ногами и навалился всем телом на чудовищную дверь. Почти сорок тонн стали, свинца и диэлектрических изолирующих материалов, подвешенные на хитроумной игольчатой петле, медленно, но грациозно отошли назад на сорок сантиметров. Олег протиснулся в образовавшуюся щель и оказался в узком и коротком коридоре, сильно напоминавшем стальную трубу и по длине едва превышавшем диаметр двери. Закрыв первую дверь и повернув штурвал на три оборота в обратную сторону, он сделал два шага вперед и откинул защелку, которая фиксировала штурвал, открывавший следующую дверь. Открыть ее также можно было только вручную.
Никаких электронных и даже электрических устройств в камере, в которой находился или, вернее, содержался Верховный контролер, не было. Как и не было никаких иных устройств, имеющих внешние приводы. Свет в камере создавал светильник, работавший от простейшей химической батареи, восстановление кислорода и адсорбция углекислого газа осуществлялись с помощью химических же фильтров и кислородных патронов, которые Олег приносил с собой по мере необходимости. Сама камера была абсолютно герметична и представляла собой сталесвинцовую капсулу со стенками толщиной около пяти метров, заключенную в железобетонную подушку, которая заполняла камеру, выжженную в базальтовом массиве, в десяти километрах под дном Северного Ледовитого океана в двухстах километрах севернее мыса Карлсена, являющегося северной оконечностью Новой Земли. Земляне не собирались повторять ошибку, уже совершенную адмиралом Эканиором…
Еще три оборота — и он наконец выбрался в коридор гораздо более привычных очертаний. С той стороны двери его ждал Кормачев. Караул у этих дверей берсерки не доверили никому другому.
