Второе здание, бывшая богадельня – дом презрения, вид имело красивый, классически строгий, но находилось в, казалось, невосстановимом состоянии. Внутренние конструкции были давно разрушены, интерьеры полностью утрачены. По фасаду шли многочисленные трещины. Построено оно было в 1883 году и располагалось рядом с действующей белокаменной церковью. После революции его занимала школа, а с восьмидесятых годов двадцатого века оно было заброшено. Реставрация никогда и не планировалась. Вика не могла пройти и мимо них: разместила снимки в сети, описала, узнала, продаются ли. Это было то дело, которое вдыхало в нее жизнь, давало силы двигаться дальше, не унывать, не хандрить.
Забота (пусть не о живых людях, а о полуразрушенных стенах) придала ее существованию что-то новое, ранее недоступное пониманию. И это новое, пока еще не определенное, обогащало и самое главное, укрепляло её сознание. Вика всё также не представляла своего будущего, да ей и не хотелось делать этого. Но оно было незримо связанно со старинной архитектурой. Она станет больше думать о тех вещах, которым может помочь, и больше наслаждаться простыми радостями жизни. Да, у неё нет денег на реставрацию, но есть силы на живопись, фотографирование, поиски спонсоров. У неё как будто появилась связь с чем-то невидимым, лежащем в основе всех человеческих поступков.
За январем приполз февраль. Месяц метелей, пурги и отчаянно сопротивления зимы несмелой весне. Холодный ветер, пронизывающий до костей даже под одеялом и спортивным костюмом, не оставлял в маленькой хижине ни одного теплого местечка. Намерзшись дома, Вика и на работе не могла согреться. Она постоянно куталась в палантины, шарфы, платки. Частенько коллеги поддевали ее по этому поводу.
– У тебя там мишки белые нигде не бегают? – шутил Володя, когда она рассказывала, что порог снова замело, и она подумывала о приобретении валенок.
Дни шли за днями, и постепенно она научила себя отбрасывать мысли о Ярославе. Время не вылечило её раны. Время научило её жить с болью. А это было уже немало. Она уразумела жизненный урок и не роптала больше. Она стала всерьез думать о новом мужчине. О ком-то, кто смог бы растопить холодную точку у сердца, отвлечь от постоянной борьбы с прошлым, уберечь от террора.
Однажды Вика шла с обеда, когда в длинном узком коридоре второго этажа ее догнал Ромка Матвеев, менеджер хозяйственного отдела. Она привыкла, что ребята относились к ней тепло и приветливо, и приписывала это занимаемой должности. Всем что-то рано или поздно требовалось от директора, а она была кнопкой доступа.
– Вика, – молодой человек пошел рядом, – ты с каждым днем всё хорошеешь и хорошеешь.
– Спасибо, Ром! – она посмотрела на него с благодарностью.
– Раньше чернота твоих глаз веяла могильным холодом – уж извини за грубость, – он придержал её за талию, – но теперь она напоминает тёплую весеннюю землю. Ты будто оттаиваешь, – он улыбнулся, сверкнув ровным рядом белых зубов.
«Заигрывает? – спросила себя Вика и кокетливо повела головой, присматриваясь внимательнее. Матвееву было лет двадцать пять, может чуть больше. Подтянутый, даже худощавый, он производил впечатление энергичного юноши. Строгий костюм, темный галстук усиливали впечатление, добавляя красок деловитости. Темные волосы шелковой волной падали на лоб. – Может, стоит поощрить его?»
– Хоть я и не верю ни одному твоему слову, – хихикнула Вика в тон ему (Роман слыл известным сердцеедом), – мне приятно это слышать, спасибо.
Может быть, он – то, что ей сейчас нужно? Ни к чему не обязывающие отношения? Легкий флирт?
Позади послышались шаги, и она напряглась. Была ли нужда поворачивать голову, если она знала, кто это? Что-то изменилось в самой атмосфере серого помещения. Возможно, появился тонкий аромат апельсина. Мысль о том, что она до сих пор помнит его запах, почти испугала её, и она обернулась. Выгорский. Его взгляд облил её презрением с ног до головы, он сухо поздоровался и обогнал их. Они промямлили приветствие: хозяйственник испуганно, Вика – растерянно.
Что он здесь делал? Почему именно сегодня? Именно сейчас? За все время она впервые встретила его в салоне, он никогда не приходил и не звонил её начальству. Как много он слышал? Что о ней подумал? Вика оглядела себя: белая блузка с рукавами три четверти, строгая голубая юбка, телесные чулки.
Она подняла руку к волосам. Сегодня она заплела косу и уложила ее на голове змейкой. Вроде ничего не выбилось, но и королевской прическу никто бы не назвал. Она настоящая серая мышь: еле накрашена, нет губной помады. Последний раз она оттеняла веки… наверное, лет сто назад. Утром было лениво наносить косметику – только немного подмалевывала ресницы. Хорошо хоть шла на каблуках, а не в балетках. Эх! Не мог он разве предупредить, что сегодня приедет? Позвонить…
Вика разозлилась на себя. Вот дура! Дура! Дура! Кого предупредить? Сколько это будет продолжаться? Сколько ты будешь мечтать о нем? Разве не он использовало тебя зимой как подстилку и даже имени не спросил? Разве не он отобрал всё, что у тебя было? Разве не он выставил тебя из квартиры родителей? Разве не из-за него тебе пришлось оставить институт и каждый день теперь таскаться на работу? Стоять в электричках? Мерзнуть на платформах? Дура! У него красивых, накрашенных, стройных, беззаботных толпы! Хочешь пополнить список? Вперед! С песней!
Вика кивнула Роме, вошла в приемную, села за стол и закрыла лицо руками. Как бы она себя не ругала, внутри пламенела надежда: он здесь из-за неё. Приезжал же он к ней второго января. Зачем ему это делать, если она ему опостылела? Сердце нашёптывало: «Да, да, ты – соль его желаний!», опыт смеялся: «Мало намаялась?» Вика окостенела. Положила руки перед собой и посмотрела, как они тряслись мелкой дрожью. Боже, она отдала бы остатки своей жалкой жизни за один день рядом с ним: провести рукой по морщинкам на лбу, поцеловать веснушки на плечах, посмотреть на широкую спину и тугие мышцы под кожей, найти пристанище в глазах, руках, губах, отсрочить боль.
Когда Ярослав вышел из кабинета Игоря Евгеньевича, он даже не взглянул на неё. Вика сжала кулаки так, что ногти оставили колючие отметины на ладонях. Она раскаялась в том, что слушала сердце.
Проснувшись этой ночью и лежа в темноте, она думала о прошлом и заглядывала в будущее. Она не хотела смотреть этот кинофильм, но лента воспоминаний кружила перед ней глаза Ярослава, его губы. Руки. В следующую бессонную ночь ей в голову пришли слова Цветаевой: «Я разбилась о Вас всем размахом доверия о стену». Как точно сказано. Будто про неё, про Вику. Зачем она думала о нём снова и снова? Внутренности скручивало от тоски, от невозможности возврата прошлого, и Вика что было силы, гнала от себя боль.
Пришла весна, начал потихонечку стаивать снег. Начало марта принесло солнце и тепло. Прилетели птицы и несмело принялись насвистывать в голых кустах. Ветер всё также пробирал до костей, но это был уже весенний ветер: порывистый, игривый и ароматный. Он дебоширил, хлопая листьями железа на крыше сарая, ерошил волосы прохожих, преждевременно освободившиеся от шапок, доминировал на улицах и обещал лето. Пусть нескоро, пусть взаем, но рано или поздно он клялся прибуксировать его.
Однако в середине месяца обманщик сменил направление и превратился в ледяного злюку, не оставившего ни единого теплого местечка на улице и, конечно, в её доме. Вика куталась теплее, чем в январе. Она чувствовала себя потерянной, и ей было неуютно. Новое, неведомое доселе беспокойство будто прилетело с вихрем.
В пятницу Вика ушла с работы, не задерживаясь, – сегодня они топали с Ольгой гулять. Последнее время подружка ходила как в воду опущенная: её отношения с Денисом давали сбои. Вике всё недосуг было вдумчиво поговорить, посекретничать по телефону, приехать в гости. Она так уставала на работе и в дороге, что дома, не ужиная, залезала на печь, пригревалась и засыпала. Она вообще стала спать слишком много. Клевала носом с утра до вечера. Если в электричке удавалось присесть, она проваливалась в сон тут же. «Может быть потому, что по ночам часто просыпалась?» – спрашивала себя Вика. В выходные даже вопрос не стоял «что делать»? Спать. Что же ещё?
