Мне даже показалось, что от листка бумаги еще исходил легкий аромат сирени - духов, которыми пользовалась Варя. Письмо я аккуратно сверкнул в несколько раз и спрятал во внутренний карман свой робы. Лежал на своей шконке, заложив руки за голову, смотрел в дощатый потолок, вслушиваясь в потрескиванье дров в печурке, и было мне так хорошо, как не было еще после того, как воры убили отца Иллариона. Посветлело на душе, хоть песни пой. Вот я и запел вполголоса, не выдержал:
'Бьется в тесной печурке огонь...'
Остальные стали прислушиваться, и финал песни прошел под общее молчание прежде гудевшего барака, где все, как один, превратились в преданного слушателя. Не успел закончить петь, как со всех сторон посыпались вопросы, мол, что за песня и кто автор.
Снова, как когда-то по поводу 'Темной ночи' и 'Шаланд', заявил, что сочинил ее мой знакомый, после чего попросили исполнить снова. Просили политические, блатные же засели в своем углу, играли в карты и делали вид, что им по барабану то, что интересовало в данный момент весь барак, хотя я видел, что они все равно прислушиваются к происходящему.
- Ладно, уговорили, - буркнул я, демонстрируя всем своим видом, что делаю одолжение.
Спел еще 'а капелла', теперь уже кое-кто даже подпевал, запомнив некоторые слова с первого раза. Затем меня спросили, что еще интересного сочинил мой друг, я сказал, мол, много чего интересного, но я уже хочу спать, да и вам бы, граждане осужденные, не мешало бы выспаться перед завтрашней сменой.
А назавтра, не успел прийти на смену, Олег 'обрадовал' меня новостью, от которой мне стало немного не по себе. Не то чтобы заиграло в одном месте, но на душе стало тревожно.
- Воры подписали тебе приговор, - хмуро буркнул Олег, лишь только я заглянул с утра в столярку погреть ладони у буржуйки. - Не знаю подробностей, но информация точная.
- Твою ж мать! - невольно вырвалось у меня.
В глубине души я надеялся, что обойдется без последствий, тем более прошло уже столько дней, а мне до сих пор никто не кинул предъявы. Наивный чукотский мальчик... Урки такого не забывают, это кровная месть, а я позволил себе поднять руку на авторитетного вора.
- Что будешь делать? - между тем поинтересовался Олег, покосившись в сторону нового, молчаливого работника, которого прислали вместо погибшего священника сколачивать ящики.
- Что делать, что делать... Драться буду, что еще остается! С собой хоть одного, да приберу... Слушай, а нельзя тут где-нибудь тесачком обзавестись? - спросил я, понизив голос.
- Эка махнул! Заточку могу подогнать, у меня тут заныкано, а вот тесак... Если только с Семочко поговорить?
- Точно, пойду в цех загляну, может, решим с ним вопрос, мужик он вроде нормальный.
Семочко был на месте, что-то объяснял относительно молодому заключенному-слесарю, зажавшему в тисках какую-то заготовку. Дождавшись, когда мастер освободится, отвел его в сторону и объяснил свою просьбу.
- Что, в самом деле блатные тебя приговорили? - переспросил Семочко.
- Олегу я доверяю, он зря болтать не станет.
- М-м-мда, здорово ты влип, - задумчиво протянул мастер, ухватив пятерней небритый подбородок. - Я ведь, когда узнал, как ты воров на место поставил, даже порадовался. Они же совсем краев не видят. Но и не удивлен, что они злобу на тебя затаили, отомстить решили. Хотя, имейся у них хоть капля чести, могли бы сначала вызвать на толковище, и там при всех предъявить тебе претензии.
- Ну, еще не вечер, может, и вызовут...
- Может, и вызовут, - согласился Семочко. - Но не факт. В любом случае я на твоей стороне, а потому твою просьбу уважу. Сегодня вечерком задержусь во время пересменки, поработаю над заказом.
- Спасибо, Петрович, должен буду.
- Ничего не должен, ты единственный на весь лагерь, кто не испугался против воров встать. Даже завидую немного, я бы так, наверное, не смог...
- Почему не смог бы? Приперли бы к стенке - еще как смог бы. Я же вижу, есть в тебе стержень, Петрович.
- Скажешь тоже, - махнул рукой Семочко, но было видно, что мои слова ему польстили.
Эту ночь я практически не спал, держа под подушкой наготове кастет и зажав в кулаке подаренный батюшкой деревянный крестик. На смену отправился таким квелым, что стало ясно - долго я так не выдержу. Рано или поздно отрублюсь, и тогда урки смогут ко мне подобраться и сделать свое черное дело. Впору того же Клыка вызвать на откровенный разговор, может, расколется, кому поручено исполнить заказ...
'Дурак ты, Фима, - поставил я сам себя на место. - Клык, может, и не таит к тебе личной обиды, но он из воров, и этим все сказано. Так что 'оставь надежду, всяк сюда входящий', живи реалиями, а не мечтами'.
На полпути из столовой к рабочему месту, когда я, едва переставляя ноги, немного отстал от пары товарищей-грузчиков, из-за угла вдруг выскочил какой-то щуплый мужичонка характерной наружности. Сначала он воровато огляделся, а затем схватил меня за рукавицу и принялся ее трясти.
- Вы кто? - спросил я, безуспешно пытаясь выдернуть ладонь из облепивших ее десяти пальцев.
- Ройзман, Марк Иосифович, 8-й отряд. Хотел выразить вам свою огромную благодарность.
Наконец мне удалось освободить руку, и Ройзман тоже натянул на руки рукавицы - утренний морозец давал о себе знать.
- Что я вам хорошего сделал?
- Не только мне, но и другим представителям еврейской национальности нашего лагеря, над которыми издевался этот самый Валет. А вы его раз - и на больничную койку. Надеюсь, он еще нескоро поправится.
- Ах вот оно что... И как же он над вами издевался?
- Да по-всякому, - видно было, что говорил он уже без охоты. - Случалось, просто со своими подельниками отбирали еду, чай или курево. Хуже, когда били. Нас в отряде двое евреев - я и Петя Хирш, совсем еще мальчик, его арестовали прямо в институте. Так вот Пете сломали пальцы левой руки только за то, что тот отказался целовать Валету ноги. А самым унизительным было...
- Ну?
- Самым унизительным было то, что они всей кодлой привязали меня и Петю к лавкам и мочились нам на лицо, приговаривая: 'Вот вам, жидам, за то, что столько лет пили кровь русского народа'. Да какую кровь я пил, я всю жизнь портным служил, мой отец был портным, дед обшивал самого Пал Палыча Гагарина - председателя Кабинета министров в правительстве Александра II Освободителя. А Петя?! Это вообще мальчик!
Так что премного вам благодарен. А так же передаю благодарность от других заключенных, которые ежедневно страдают от домогательств и унижений со стороны блатных. Мы с вами!
No pasaran, короче говоря. А на самом деле, теперь я уже жалел, что не добил Валета. Ведь выйдет, сука, из больнички, и начнет заново гнобить людей. Глядишь, еще злее станет. Конечно, за убийство меня лагерная охрана могла бы и самого к стенке поставить без суда и следствия, они ж тут все меж собой повязаны. Странно, что и сейчас не трогают. Может быть, когда Валет сможет говорить, он и расскажет им правду. С другой стороны, пальцы-то у него целые, мог бы и в письменном виде объясниться. Либо жаждет мести лично, этот вариант кажется наиболее вероятным.
- А, вот и ты! Идем, твой заказ готов.
Семочко, словно ждал меня, встретил на проходной предприятия. Завел в свою каморку, открыл потайной ящик, вытащил оттуда тесак, весьма изрядно смахивающий на мачете, с простой деревянной рукояткой. Но в ладонь она легла удобно. Я покрутил тесаком в воздухе, рубанул пару раз невидимого соперника, попробовал ногтем остроту лезвия. Хм, внушает уважение!
- Сталь рессорная, заготовку для себя держал, - похвалился мастер. - Проволоку рубит только так. А вот еще перевязь. Сделана просто, но удобная, можно носить тесак под одеждой.
Ого, и впрямь удобная перевязь из кожи грубой выделки. Приладив тесак на левом боку, подвигал рукой, сделал несколько наклонов. Ничего не мешает, хоть спать с ней ложись.
- Уважил, Петрович. Держи, - протянул я ему пачку 'Сальве'. - Бери, бери, время и силы потратил, я все равно не курю, пропадут.
