Сталин крякнул, покусывая чубук незажженной трубки, покачал головой.
- Ну ладно, у нас хотя бы есть его показания, довольно подробные, которые от нас скрывал Ежов. Причем в них указаны такие вещи, которые знают только высокопоставленные сотрудники армии и НКВД. Ну и я, само собой. А значит, к этим показаниям нужно отнестись со всей возможной серьезностью... Как думаешь, могут на нас напасть немцы в 1941 году?
- Все может быть, - уклончиво ответил Берия. - Пока у нас с ними хотя и напряженные, но все же относительно спокойные отношения.
- Посмотрим, будут ли сбываться предсказания этого Сорокина на ближайшее время. Если да - тогда есть смысл доверять его прогнозам, и нужно будет готовиться к войне с фашистской Германией. Нельзя профукать (это слово, как и некоторые другие, он сказал на русском) момент нападения. Все-таки 20 миллионов погибших советских людей - серьезная цифра, история нам этого не простит.
- Хотя, как я слышал, уже идет серьезное перевооружение нашей армии, авиации и флота, - вставил нарком.
- Идет, но недостаточными темпами. И нельзя забывать о человеческом факторе. Нам нужны толковые люди, а Ежов, наверное, специально их всех пересажал, а многих и перестрелял, оставив одних подхалимов и очковтирателей.
- Тогда нужно подготовить приказ об освобождении нужных нашей стране специалистов и командиров, - осторожно заметил Берия.
- Ты прав, Лаврентий. Вот сам этим и займись. Завтра к утру текст должен быть готов, привезешь, покажешь мне.
- Могу зачитать по телефону...
- Не стоит, телефон - ненадежная вещь, слишком много посторонних ушей. А когда текст приказа доработаем - заодно разошлешь его в газеты и на радио. Пусть народ знает, что мы умеем признавать свои ошибки и делать правильные выводы. А те, кто совершал эти ошибки намеренно, понесут заслуженное наказание... Кстати, что там с Ежовым?
- Позавчера ему вынесли приговор, приговорен к высшей мере наказания.
Сталин, казалось, эту новость встретил без особого удивления. Лишь уточнил:
- Когда должны расстрелять?
- Завтра на рассвете.
Иосиф Виссарионович помолчал, продолжая задумчиво покусывать чубук трубки. Покосился в окно своего кремлевского кабинета, за стеклом которого собирались снежные тучи. Берия с напряжением ждал продолжения разговора. Он не исключал того факта, что Хозяин прикажет пересмотреть приговор и заменит расстрел на 25 лет лагерей. Хотя обычно за Иосифом Виссарионовичем таких снисхождений к врагам народа не припоминалось. Но кто ж его поймет, на то он и Сталин.
Однако генсек, положив наконец трубку на сукно стола, произнес:
- Собаке - собачья смерть.
И, бросив взгляд за окно, уже на русском произнес:
- Давай прощаться, Лаврентий. Время уже позднее, а тебе еще приказ сочинять.
Когда за Берией неслышно закрылась дверь, лицо Сталина исказилось от боли, и он со стоном схватился за поясницу. Радикулит донимал его все чаще, а этот приступ начался во время беседы с Берией. Однако даже при соратнике Хозяин не посмел себе позволить внешнего проявления страданий. Только теперь, проводив Лаврентия, он смог расслабиться и отправиться на кухню, вернее, в ту ее часть, где пылала жаром настоящая русская печь. Половина печи была на кухне, а вторая - за перегородкой, куда можно было пройти только из рабочего кабинета. Перегородка была установлена преднамеренно, чтобы повара и другие, отиравшиеся на кухне, не мешали генсеку лечиться своим мельтешением, хотя звуки с кухни доносились прекрасно. Персонал об этом знал и старался по ту сторону перегородки лишнего не говорить. Положив на горячие кирпичи заранее приготовленную широкую доску, скинул френч и, кряхтя, забрался наверх. Полежит с полчаса, прогреет как следует кости и пойдет ужинать. Сегодня один, без дочери, которую утром увезли обратно на дачу в Зубалово. Была мысль пригласить на ужин Берию, но в последний момент от такой идеи Сталин отказался. Рано пока новоиспеченного наркома за один обеденный стол с собой сажать, пусть сначала докажет, что он этого достоин.
- ...а вообще в последнее время товарищ Сталин почему-то стал меньше есть, - донеслось до его слуха с той стороны перегородки. - Не знаю, с чем это связано, может быть, приболел...
Говорила, судя по всему, повариха Анастасия, фамилию которой он не помнил, но знал, что это именно она готовит его любимые трехдневные щи, которые ему подавали в горшочке. Ее собеседник тем временем поддержал беседу:
- Ну, не знаю, я, когда в охране на посту стою, и он мимо меня идет, прямо вот чувствую исходящую от него силу. У меня бабка в деревне знахаркой была известной на всю округу, с ходу определяла, чем болеет человек, и, видно, мне что-то предалось такое. Я вот тоже, если человек сильно болеет, чувствую, мне самому не по себе становится.
- Вот и ладно, хоть у товарища Сталина куча врачей, а все ж ты, Вася, и впрямь присматривай за Иосифом Виссарионовичем. Мало ли... Если что - мне сигнализируй, а я уж как-нибудь намекну кому надо, чтобы обратили внимание на здоровье товарища генерального секретаря... Ты это, возьми котлетку-то, на хлебушек положи. Только нажарила к ужину Самому, да с горкой получилось. Чайку навести?
- А давай!
Вождь, стараясь не шуметь, чуть поменял позу, все-таки жестковатой была доска.
'Молодец Настя, что о товарище Сталине заботится, - подумал он о себе в третьем лице. - Микоян говорил, собирается выпустить книгу о вкусной и здоровой пище, вот первый экземпляр ей и подарю. А этим Василием тоже надо бы заняться, может, и правда обладает какими-то сверхъестественными способностями. Понятно, что марксизм-ленинизм отрицает подобного рода факты, но... Гурджиев вон мистик из мистиков, обучался у индийских гуру, у меня лично была возможность убедиться в его умении повелевать людьми. Гитлер вон организовал секретный отдел, занимающийся оккультными науками. Да и у нас Бокий ходил Шамбалу искать с Рерихом. Правда, кончил плохо, а вот если бы нашел - глядишь, еще пожил бы. А вот если бы мы Ежова раньше раскусили, то и сейчас Глеб Иванович был бы жив'.
Сталин еще немного полежал на теплой доске, а когда почувствовал, что боль отступила, слез с печи, оделся и пошел ужинать. Ароматный запах котлет, доносившийся сквозь перегородку с кухни, помог нагулять ему аппетит.
Глава XVI
- Ну что, будем прощаться?
Фрол Кузьмич, не замеченный ранее в проявлении чувств, крепко меня обнял и похлопал по плечу. Мне показалось, что глаза у него заблестели, хотя, может быть, и впрямь показалось.
- Спасибо тебе, Кузьмич, за все, - не менее прочувственно произнес я, пожимая ему руку. - Если бы не ты...
- Да брось, Фима, - отмахнулся он. - Ты это, поаккуратнее там, как до Архангельска доберешься, на рожон не лезь. Ежели что - возвращайся в тайгу, у меня завсегда отсидеться сможешь.
На календаре было 5 апреля, вторник. По мнению охотника, навигация должна начаться не позднее чем через месяц, в течение которого я доберусь до Архангельска и успею осмотреться, что к чему. В дорогу он меня снабдил целым вещмешком продовольствия, где помимо тушенки и сухарей нашлось место и вяленой лосятине, и разного рода травкам для чая и сушеной клюкве, которую мне было рекомендовано жевать время от времени. Все ж таки весенний авитаминоз, нужно беречься от цинги, которая меня едва не прихватила к моменту, когда Кузьмич нашел меня больного под елью.
Заимку я покидал с чувством легкой грусти. Привык уже и к этой избушке, и к Кузьмичу, и к его лайке, которая бежала за мной добрый километр, прежде чем повернуть обратно. Привык и к чувству постоянной настороженности, особенно после того, как в середине февраля на заимку нагрянули сотрудники НКВД. Хорошо еще, что Айва приближение чужих почувствовала заранее, еще до того, как аэросани выехали на полянку перед зимовьем. Зарычала, встав на лапы и повернув морду в сторону двери, шерсть дыбом, тут Фрол Кузьмич и велел мне быстро нырять в подпол. А в подполе две доски поднимались, и под ними до промерзлой земли было около 40 сантиметров. То есть человек моей комплекции мог туда влезть и лежать неподвижно какое-то время. Вот туда-то я и забрался по команде хозяина заимки, который предварительно бросил мне мой полушубок, чтобы я себе спину, почки и прочие органы не отморозил. Рядом улеглись винтовка и остальные мои вещи, с которыми я заявился на заимку. Обнаружь их чужак - могли бы возникнуть резонные вопросы. Аккуратно уложив доски на место, Кузьмич поднялся наверх, оставив меня лежать одного в темноте, словно покойника под гробовой доской.
