— Ладно, Настя, ближе к празднику придумаем, как быть. Думаю, Стаська не придет в восторг от мысли, что мы с Гришей будем торчать в школьных дверях, но сына я беру на себя.
Здесь я подумала о том, что в школе не знают, кто мои родители и кем мне приходится Стас Фролов, но заметить об этом мачехе не осмелилась.
— Какая же ты у нас худенькая, Настенька, как веточка, — вздохнула женщина. — Совсем не моя кость. И кровь не моя. Вот смотрю на тебя и понимаю: как была я продавщицей пирожков, так ею и осталась. И Гришу своего понимаю все больше. Ты не обижайся на него. Это трудно, деточка, очень трудно так любить. Как же хорошо, что у тебя доброе, неиспорченное сердце. Вот здесь я никогда не ошибаюсь, уж поверь. Ко всему была готова, а ты оказалась вот такой…
Какой, я не поняла, но за Галину Юрьевну стало обидно. Для меня она была очень красивой и сильной женщиной. И очень доброй. Мне нравилось находиться с ней рядом.
Пришел отец, и я ушла, пожелав спокойной ночи. Закрывшись в ванной комнате, долго стояла под душем, внимательно рассматривая себя в зеркало. Сетуя в душе на то, что мачеха оказалась права, и я действительно слишком тощая. И грудь у меня небольшая, пусть тонкая талия и стройные ноги. И волосы я зря обрезала. Совсем не похожа на тех девчонок, что нравились Стасу. Почему-то от последней мысли стало особенно больно.
В соседней спальне играла музыка — я даже не заметила, когда сводный брат включил ее. Он часто слушал рок, оставляя его негромким фоном звучать далеко за полночь, и я привыкла засыпать под эти звуки. Думаю, и родители перестали обращать на нее внимание. Вот и сейчас, переодевшись в ночную рубашку и высушив волосы, забралась в постель, уставившись грустным взглядом в окно, за которым продолжал тихо падать снег…
…И краситься совсем не умею.
…А прическа у Маринки сегодня была красивая.
…Да и у той девчонки из столовой — тоже.
…Интересно, кто-нибудь, когда-нибудь поцелует меня вот так же открыто при всех? Или постесняется?
…И почему этот Воропаев вздумал насмешничать надо мной? Неужели я кажусь такой глупой?
…Глупый жалкий Эльф, вот я кто.
Стас пришел, когда все в доме уже спали, а комнату освещал лишь косой луч уличного фонаря и снежный свет ночи. После случая с вечеринкой он не заходил ко мне, я почти спала и не услышала звука шагов, когда увидела его в темноте, нависнувшего над моей кроватью.
Он был раздет, в одних штанах, стоял и смотрел на меня, вырисовываясь на фоне окна темной, широкоплечей тенью.
— Стас? — от неожиданности я села, подтянув одеяло к груди. — Ты?
Обычно я никогда не заговаривала с ним, когда он заходил в свою спальню, делая вид, что меня для него не существует. Молча садился за компьютер, или брал вещи. Но сейчас он выглядел так, словно я существовала. Словно на мне сосредоточились все его мысли. Мне показалось, что Стас натянут и зол. Почувствовав напряжение в высокой фигуре, я не смогла, как раньше просто закрыть глаза.
— Кто он тебе?
— Кто?
— Егор. Кто он тебе? — сводный брат спросил это хрипло, с нажимом, непривычно просевшим голосом.
Я с удивлением пробормотала:
— Друг. — До этого момента Стаса никогда не интересовали мои друзья и я сама, моя прошлая жизнь. Было странно услышать от него вопрос о Егоре.
— И все?
В тихом голосе звенело непонятное ожидание и злость. Я отвела от лица волосы, упавшие на щеки спутанными прядями, и подняла подбородок.
— Я не понимаю…
Руки Стаса вдруг оказались на моих запястьях и вздернули меня вверх. Мгновение, и я уже стояла на коленях, уронив одеяло, глядя ему в лицо распахнутыми глазами.
— Скелетина, я спросил: кто он тебе? Почему звонит? Почему по тебе скучает?
От Стаса исходил влажный жар нагретого тела, и пахло свежестью морозной хвои. Темные волосы мокрыми прядями падали на лоб… В его новой спальне, в отличие от моей, не было ванной комнаты и я подумала, что он наверняка спускался вниз, чтобы принять душ. Странная мысль, неуместная, но почему-то именно в ней было что-то запретное и волнующее. Такое же острое, незнакомое, как близость сводного брата. Такое же приятное, как его запах, с первой ночи в этой комнате проникший под кожу.
Еще недавно в столовой Стас не замечал меня, а сейчас крепко держал в руках, смотрел в лицо, и пусть наши взгляды разделяла ночь, я все равно чувствовала на себе его глаза — ищущие и злые.
— Ты его любишь? Любишь, скелетина?! Скажи!
Конечно, я любила Егора. Он был моим лучшим другом всю жизнь! Но Стас спрашивал о чем-то другом, я это чувствовала и не могла так быстро найти ответ. Видимо, он расценил мое молчание, как согласие.
— Я не хочу, слышишь! Не хочу, чтобы ты… Чтобы ты с ним… — Но что "не хочет" не договорил. Сжав запястья сильными пальцами, потянул меня на себя и вдруг замер, опустив взгляд на мое оголившееся плечо.
Ночная рубашка Галины Юрьевны была красивая и теплая, с длинными рукавами, вот только совсем не по размеру ее падчерице. Оттого, что Стас держал меня за руки, тонкие завязки у шеи растянулись, и горловина сползла. Я вдруг смутилась. В сумраке ночи моя кожа показалась мне слишком бледной, а плечо худым. Легко освободив руки из ослабевших пальцев сводного брата, я неловко прикрыла его, не зная, куда спрятать глаза. Хотела бы и я сейчас смотреть на Стаса так же смело и открыто, как та незнакомая девчонка из школы, но не могла. Я все еще помнила о его словах.
Он тоже молчал. Отпустив руки, не отошел, продолжая смотреть на меня. Медленно я сползла с кровати и потянула на грудь одеяло. Даже в темноте было неловко чувствовать себя тощей и хрупкой рядом с высокой и крепкой фигурой сводного брата. Неуклюжей сводной сестрой — наверняка он завтра вспомнит и еще посмеется надо мной. Над тем, в каком балахоне я сплю.
Я вдруг изумленно вскинула глаза, заметив, как рука Стаса поднялась и зависла в воздухе, словно он хотел и вместе с тем боялся меня коснуться. Сердце бешено застучало, в ушах зашумело, а в груди больно заныло вскинувшее голову ожидание, — томительно-сладкое и незнакомое. Мне вдруг отчаянно захотелось, чтобы это произошло. Чтобы он так же, как тогда на кухне дотронулся до меня. Согрел. Оказался ближе, чем я смела надеяться, пусть на несколько минут заставив почувствовать себя кому-то нужной.
Ведь мне не приснился тот вечер, не приснился. В тот поздний вечер он совершенно точно не ненавидел меня.
Я затаила дыхание в ожидании его прикосновения, и он дотронулся. Коснувшись шеи, проник пальцами под ткань ночной рубашки и несмело оголил плечо, будто боясь того, что делает. Вдохнул сквозь приоткрытые губы шумно, отрывисто, словно его легкие обжег морозный воздух, оставив горячую ладонь согревать меня, осторожно поглаживая кожу.
— Эльф, — произнес так тихо и неожиданно ласково, что захотелось ответить ему.
— Да.
— Тебе холодно?
— Нет.
— Ты дрожишь.
Теперь мы оба стояли напротив окна, и я могла видеть его лицо. Сейчас он выглядел серьезным и сосредоточенным, как будто пытался что-то усмирить в себе. Дом спал, спали родители, и снова казалось, что мы на всем свете совсем одни.
— Скажи мне, Эльф. Скажи, что он для тебя никто. Скажи.
Я поняла без слов. Но если бы и хотела, то не смогла бы ему соврать. Егор был частью моей жизни, добрым соседом и хорошим парнишкой, я не могла предать его.
— Егор мой друг, и я его люблю.
Не знаю, зачем только сказала, лучше бы промолчала, но Стас уже отшатнулся от меня, отдернул руку от плеча, как будто обжегся о кожу. Я тут же стянула ночную рубашку у горла, почувствовав холод там, где мгновение назад были его пальцы. Стыд и смущение вскинули голову, заставив заалеть щеки. Я не могла ошибиться, и ненависть снова была тут, между нами. Горела в сердце сводного брата едким пламенем, разъедая красивое лицо, нечаянно разожженная из угля в костер моими словами.
— Скелетина… Я ненавижу тебя. Ненавижу! Зачем ты приехала сюда? Чего ты от меня хочешь?! Любишь, так убирайся! Убирайся из моего дома и моей жизни! Я не могу вот так больше… Не хочу!
