И он опирался на палку как можно сильнее и как можно меньше — на больную ногу. Медленно спустившись на пирс, Менедем выжал улыбку и сказал:
— Посмотрите на меня. Я — последняя часть ответа на загадку Сфинкса!
— Ха! — воскликнул один из моряков. — Эта загадка не такая уж трудная. Мы обязательно найдем этих мерзавцев, которые напали на тебя, шкипер, и оставим их стоять на четвереньках, хоть они уже далеко не младенцы.
Остальные моряки, отправившиеся с Менедемом, закивали. У всех них на поясе висели ножи, и все они держали правую руку на рукояти — все, кроме келевста, который был левшой. У Диоклея имелся брат- близнец, который был правшой и тоже моряком, но не служил на «Афродите».
Менедем увидел одного из головорезов по дороге к дому, где временно жили они с Соклеем. А когда он и его эскорт вышли из-за угла, неподалеку от двери стоял незнакомый парень, который мигом повернулся и ретировался, прежде чем Менедем успел выяснить, что у него на уме — если, конечно, у того на уме вообще что-то было.
Менедем пригласил моряков в дом, чтобы угостить чашей вина, и Соклей, который все еще бормотал что-то себе под нос над счетной доской, удивленно поднял глаза.
— Это в честь чего? — спросил он.
Стараясь говорить небрежным тоном, Менедем ответил:
— Я нарвался на маленькую неприятность, возвращаясь от канатных дела мастера.
— Вот как? — Соклей привычно приподнял брови и указал на моряков. — Похоже, неприятность оказалась не такой уж маленькой.
— Ну, можно и так сказать, — уступил Менедем.
Он коротко рассказал обо всем случившемся, не упомянув ни Гилиппа, ни Филлис.
— Рад, что с тобой все в порядке, — подытожил его двоюродный брат, когда Менедем закончил рассказ.
Но во взгляде Соклея читалось: «Я же тебе говорил!»
Да, он и вправду говорил, и он оказался прав. Менедем не почувствовал себя счастливее от этого взгляда.
Взяв чашу вина, Менедем слегка разбавил его водой. Вино не принесло облегчения его лодыжке — ее могло вылечить только время, — зато сам он почувствовал себя лучше. Он дал каждому моряку по драхме (Соклей снова что-то пробормотал) и отослал их обратно на «Афродиту».
Позже, когда братья сидели в маленьком тесном андроне, Соклей сказал:
— Знаешь, тебе повезло, что ты все еще дышишь.
— Да, мне тоже пришло это в голову, — признался Менедем.
— Почему ты это сделал? — спросил Соклей.
— Сделал что? Побежал? Потому что я хотел продолжать дышать, вот почему, — ответил Менедем.
Соклей раздраженно фыркнул.
— Ты принимаешь меня за дурака? Ты отлично знаешь, о чем я. Почему ты снова пошел к Филлис? Первый раз не в счет, потому что тогда ты не знал, что она не рабыня.
— Спасибо тебе большое за проявленное снисхождение, — ответил Менедем.
Соклей снова фыркнул и на этот раз посмотрел на брата так свирепо, что Менедем решил, что лучше ответить, хотя это было нелегко.
— Почему? Да потому что мне так хотелось. И это было весело, и я думал, что мне все сойдет с рук.
— Я уверен, ты рассуждал точно так же и в Галикарнасе, — заявил Соклей. — Сколько тебе нужно получить уроков, прежде чем ты поймешь, что так себя не ведут? Что должно случиться, чтобы ты наконец это понял?
— Не знаю, — обиженно ответил Менедем.
Умеют же некоторые поджаривать людей на горячих углях — сам отец Менедема сделал бы это лишь ненамного лучше Соклея. Филодем отличался вспыльчивым нравом (в этом отношении Менедем пошел в него), но вот Соклей казался скорее самодовольным и уверенным в своей правоте.
— Однажды какой-нибудь муж поймает тебя прямо на своей жене, и тогда… — Соклей полоснул себя большим пальцем по горлу. — И уверен, многие скажут: Менедем получил то, что ему причитается.
— Если я успею получить то, что мне причитается, обманутый муж уже не поймает меня прямо на своей жене. — Как ни болела у Менедема лодыжка, он и тут сумел ухмыльнуться.
— Ты просто невозможен! — воскликнул Соклей, и его двоюродный брат кивнул, будто получил комплимент.
— Теперь мы готовы отплыть? — спросил Соклей.
Из каких бы соображений он этим ни интересовался, то был деловой вопрос.
Менедем снова кивнул.
— Да.
— Слава богам, — проговорил Соклей.
Ламахий ухмыльнулся, увидев входящего Соклея.
— Должен ли я выяснить, хочет ли Майбия тебя видеть? — спросил он.
— Да, будь так добр.
Соклей всеми силами старался не обращать внимания на презрение хозяина борделя.
Ламахий сделал жест рабыне, и та отправилась в комнату кельтской девушки.
Соклей окликнул ее:
— Скажи Майбии, что мы скоро уплываем.
Рабыня, италийка, кивнула, чтобы показать, что слышала.
Ламахий подбоченился.
— Я тут гадал, не захочешь ли ты ее купить, чтобы взять с собой, — сказал он. Под «гадал» он, без сомнения, подразумевал «надеялся». — Очевидно, ты очень сильно к ней привязался. Я мог бы назначить сходную цену.
— Нет, спасибо. — Соклей покачал головой. — Женщина на борту торгового судна принесет больше беды, чем пользы.
— Но сделка… — начал Ламахий.
Прежде чем он успел разразиться красноречивым описанием своего товара, вернувшаяся рабыня сказала Соклею:
— Она тебя примет, господин. — В ее голосе тоже слышалось легкое презрение.
Майбия была рабыней в борделе, но распоряжалась свободным человеком. Если это не постыдно, что же тогда может считаться постыдным?
— Подумай о сделке, — сказал Ламахий, когда Соклей поспешил к любовнице. — Может, ты сумеешь заставить своих моряков скинуться, если не хочешь придержать Майбию только для себя. И тогда вы сможете делить ее в море.
— Это плохо скажется на дисциплине, — ответил Соклей через плечо.
«Владелец борделя, — подумал он, — стал бы великолепным евнухом. Если бы парень, который кастрировал его, заодно отрезал бы ему и язык…»
Юноша открыл дверь в комнату Майбии, и кровожадные мысли мигом вылетели у него из головы.
Сегодня кельтка облачилась в тунику из косского шелка, в которой выглядела даже соблазнительней, чем если бы была совершенно голой.
— Правду сказала Фабия, что ты скоро уезжаешь? — спросила она.
— Да, это правда. — Соклей закрыл за собой дверь. — Я буду по тебе скучать. Больше, чем мог себе представить.
— Но недостаточно, чтобы взять меня с тобой, — вздохнула Майбия.
Благодаря тонкому шелку туники вздох стоил того, чтобы на него посмотреть.
— Хотя ты сказал — нет, я надеялась, что ты сможешь. Я была бы хороша для тебя, Соклей, — ты знаешь!
