на работу: она была колхозным бригадиром.
– Чего на деревяшке-то скачешь? Давно говорю: протез заказать надо.
– Ничего мне не надо. Калека я. Даже жена сбежала! – мрачно ныл Сенька-воин.
Он лежал на кровати, закинув руки за голову, отекший, грязный. На всю комнату от него разило водочным перегаром.
– Не оттого Глашка сбежала, что ты калека, – с презрением говорила мать, повязывая на голову платок, – а от твоего пьянства да от безделья.
– Я родину защищал. Калекой стал. А теперь кому нужен? Сунули пенсию. Купили! Дешево купили!
– Никто тебя не покупал. Хватит сказки рассказывать, мы-то знаем, как ты защищал. Слушать тошно!
Тетка Дарья взглянула сквозь окно на безнадежно серое небо, натянула резиновые сапоги и взяла под мышку плащ.
– Обед в печи, – сказала она и вышла из дому.
Она направилась было к правлению колхоза, но раздумала, повернула в переулок и быстро зашагала к дому Ласкиных.
Пелагея Дмитриевна Ласкина с корзиной в руке выходила из калитки.
– Здравствуй, Дмитриевна! Не к удаче мне навстречу с пустой корзиной, – усмехнулась Дарья Ивановна. – В сельпо идешь?
– В сельпо. Везде успеть надо, помощников нет, – мрачно ответила Пелагея Дмитриевна и, вспомнив сына, прослезилась, зашмыгала носом и стала сморкаться в пестрый передник, выглядывавший из-под телогрейки.
– Помощник твой у нас ночевал. Выпили вчера с Сенькой. Под пьяную лавочку грозился, что из дому совсем ушел и в школу не пойдет.
– Да как же так? – всплеснула руками Пелагея Дмитриевна, и по ее сухому, рано постаревшему лицу побежали слезы.
– Ты, Пелагея Дмитриевна, будь настороже. Сеньке он не товарищ. Сенька мой сам с пути сбился. Слышишь, что говорю? – И со словами: «На работу спешу» – Дарья Ивановна ушла.
Пелагея Дмитриевна некоторое время не двигалась с места, растерянная, подавленная горем. Потом обнадежила себя: «Придет, возвратится, не впервой убегает от отцовских побоев».
Но напрасно она себя успокаивала, не обратив внимания не предупреждение Дарьи. Дружба эта продолжалась. День за днем проводил Коля Ласкин у Сеньки-воина, ел, пил, спал у него, бегал за папиросами и за водкой, частенько наведывался в соседнее село, звал Сенькиных товарищей играть в карты.
Как-то раз, поздно вечером возвратившись с работы, Дарья Ивановна, строго взглянув на сына, сказала:
– Связался черт с младенцем! – И обратилась к Коле: – Домой тебе, парень, пора, да за учебу. У нас в селе праздно только один мой сын живет.
Коля опустил голову. Только сейчас до него дошло, что живет он в чужом доме, ест чужой хлеб.
– Не вмешивайся не в свое дело! – прикрикнул на мать Сенька-воин.
– Смотри, вояка, властей вмешаю! – пригрозила мать.
Коля выскользнул на улицу, взял ведра, натаскал из колодца воды в бочку. Потом взгляд его упал на разбросанные по земле чурки. Он достал топор и точными, сильными ударами расколол чурки на мелкие полешки.
– Да не об этом я говорила тебе! – сказала ему тетка Дарья. – Мне работы твоей не нужно. Чай, не батрак. Ты, парень, пока не поздно, с Сенькой моим разойдись. У тебя свой путь. Иди к родителям, учись, делом займись. А Сенька тебя до добра не доведет.
Коля опустил топор и, переминаясь с ноги на ногу, мрачно смотрел в землю.
– Уйду от вас, не бойтесь, – сказал он.
Тетка Дарья махнула рукой и пошла в стайку, где негромко, но призывно мычала рыжая комолая корова.
На крыльце, постукивая костылями, появился Сенька-воин.
– Снесешь на выселок Ильюхе. У него и поживешь. А то мать бучу затеет. – И он протянул Коле записку.
– Ладно, – сказал тот, повернулся и, не прощаясь, медленно пошел к воротам.
Проглядели
В противоположность Пипину Короткому, Саша Коновалов был вольной птицей с дальним полетом. Он, как и Коля Ласкин, нигде не бывал, кроме своего Погорюя, не видел другой реки, кроме Куды, не уходил в тайгу дальше чем на сто километров. Но где только не побывало Сашино воображение, о чем только не мечтал он!
Александр Александрович передал Саше свою страстную любовь к астрономии. И тот принял ее по- своему. Он полюбил небо с его беспредельным простором и звезды с их таинственным мерцанием. Он мечтал стать летчиком, испытателем новых авиационных машин, первым пассажиром межпланетного корабля. Все явления жизни, которые проходили перед Сашей, вызывали в нем долгие раздумья, он пытался определить свое отношение к ним и к людям, которые его окружали.
Мать была для него самым дорогим человеком. Потеряв на фронте любимого мужа, она перестала следить за собой, но Саше и в голову не приходило упрекнуть ее в этом. Он гордился своей матерью: имя ее не сходило с доски Почета. В колхозе она трудилась, не жалея сил. Дома успевала вести хозяйство.
Самоотверженную заботу матери Саша чувствовал во всем и платил ей нежной любовью.
Так же, как и мать, Саше была дорога Стеша, но в этом он боялся признаться даже себе. С каждым днем его отношения к Стеше становились сложнее. Чувство детской дружбы медленно уступало место первой, осторожной и большой любви.
Кроме матери и Стеши, еще один человек играл большую роль в Сашиной жизни. Это был Александр Александрович. Саша безгранично уважал его за то, что он жил в деревне, учил деревенских ребят, искренне считал работу в школе своим назначением в жизни.
«А ведь он мог быть научным работником в большом городе», – часто думал Саша о своем учителе и хотел быть таким же умным, культурным, талантливым, как Александр Александрович, таким же самоотверженным, добрым и требовательным, таким же необычным и обаятельным. Не замечая того, он подражал голосу и даже жестам и походке Александра Александровича.
В перемену Саша догнал Александра Александровича. Учитель шел из класса по коридору своей деловой, торопливой походкой, стройный и легкий, с журналом под мышкой.
Саша тронул Александра Александровича за локоть. Тот остановился и взглянул на мальчика внимательными, немного по-детски застенчивыми серыми глазами.
– Ну что, тезка? – спросил он глуховатым голосом.
Саша огляделся по сторонам. По его взгляду Александр Александрович понял, что разговаривать здесь нельзя.
– Пойдем в учительскую, – сказал Александр
Александрович, положил Саше на плечо свою руку и словно забыл о ней.
Так, молча, они и проследовали по коридору второго этажа, поднялись по лестнице и вошли в учительскую.
Те учителя, которые утверждают, что у них нет любимчиков, говорят неправду. Человеку свойственно выделять из окружающих людей тех, к кому лежит душа. И учитель в этом не исключение.
В классе Александр Александрович не подчеркивал своего расположения к Саше, но Саша чувствовал, что он любимый ученик, и глубоко ценил это. Вот и сейчас он торжественно и смущенно нес на своем плече руку учителя и испытывал гордость за доверие и уважение к себе.
В учительской никого не было. Они сели за длинный стол, покрытый красной материей, друг против друга и заговорили о Коле Ласкине.
– Был я у него дома, – рассказывал Саша. – Он не возвращался. Отец грозится собственными руками задушить его, как воротится. Мать плачет.
Саша то задвигал, то раздвигал у белого воротничка легкую «молнию» черной вельветовой курточки, то
