беременность». Подержав ее в руках, я бросил ее и растоптал подошвой. Да, быть может, на том тесте был положительный результат, быть может, Лора неспроста тогда завела разговор о детях. Быть может, она, чувствуя мое подлинное к ней отношение, решила таким образом укорить меня после смерти. Может быть, она хотела, чтобы я страдал и мучился. Но я не собираюсь ни страдать, ни мучиться. Глупая сисястая Ксюха принесла мне своим выкидышем больше счастья, нежели если бы она родила от меня. О Лоре и говорить нечего. Мы подсознательно чувствуем людей, от которых хотим иметь детей, а Лору мое подсознание исключило с самого начала. Еще не хватало, чтобы…
И только тогда я понял всю глубину ее поступка. Она действительно хотела раскаяться, она понимала, что воздаянием за ее грехи может быть только смерть. Просто она хотела показать мне, что она тоже могла бы стать нормальной женщиной: женой, матерью, но предпочла всему этому самоубийство, отягченное отцеубийством. Она так и не поверила в Иисуса, а он прощает даже таких, как она. Он и ее простил бы. Возможно, что он и меня простит. Во всяком случае, я устал от всего, что произошло со мной в последние несколько недель. Еще немного, и я не выдержу, мой мозг обратится в шаровую молнию и взорвется, разнеся мой череп вдребезги. Здесь, на крыше чертова логова, я хлебнул грязи, я наполнился ею, и мне нужен какой-то тихий затон, чтобы очиститься, но путь туда будет трудным.
…Я переоделся в милицейскую форму и с винтовкой наперевес стал спускаться по узким засранным лестницам больнички, стремясь во чтобы то ни стало поскорей покинуть это отвратительное место. Пробежав несколько этажей, я остановился, вдохновленный неожиданной идеей. Подойдя к стене, на которой Лора написала когда-то свою эпитафию, я перевел переключатель огня в автоматический режим и навеки уничтожил окаянный сонет. Все равно некому им насладиться в должной мере, пусть публика, посещающая больничку, довольствуется чтением более привычных им коротких словечек.
Последние лестничные марши я преодолел очень медленно, крадучись и постоянно ожидая команды «руки вверх» или выстрела. «Пусть лучше будет выстрел, – думал я, – и все тогда успокоится, все встанет на свои места. Самый легкий способ уйти от ответственности в земной жизни. В конце концов кто его знает, так ли все на самом деле, как я представляю себе, и правда ли, что мы уходим всякий раз, чтобы вернуться в новом теле. Ведь никому не дано этого узнать, память о прошлом стирается…»
Внизу никого. Ни малейшего движения. Вот я уже возле распахнутых ворот, за которыми привычный мир и моя зеленая машина. Никто не стреляет в спину, не наваливается с криком «бросай оружие». Да и тех двух машин, на которых приехал Масионжик с автоматчиками, больше нет. Что-то случилось, пока я спускался, а что именно – мне наплевать. Я ухожу, мне надоело воевать. Я знаю, где я должен оказаться. Еще несколько недель назад я поднял бы на смех того, кто предложил бы мне такое, а сейчас все мои помыслы только об этом месте.
Сев в машину, я аккуратно вырулил на Зеленоградскую, свернул направо и поехал по направлению к центру. Спустя сорок минут, оставив машину возле «Сбарро», я входил под своды Ярославского вокзала. В магазинчике с подозрительным товаром я купил китайский спортивный костюм и тапки. Еще через час скорый фирменный поезд увез меня из Москвы в направлении Белого моря. Я ехал навстречу покою, не подозревая, что еду на свидание с большим горем.
4
Ровшан и Джумшут, извлеченные из бетонного подвала войсками генерала Пети, на вертолете были доставлены в Москву. Трупы Лоры, Масионжика и его жены, которую один из спецназовцев ударил стамеской в шею, перевезли в их подмосковный дом. Туда же доставили и убийц Брасье. На следующий день газеты, телевидение и Интернет взахлеб сообщали подробности убийства известного правозащитника и председателя Фонда в поддержку нелегальной миграции Е.С. Масионжика и его семьи, совершенного этими самыми мигрантами, которых Масионжик якобы использовал в своих личных целях и тайно встречался с ними на своей подмосковной даче, не поставив в известность даже личную охрану. Сообщалось также, что эти мигранты предположительно могут быть причастны к нашумевшему убийству семьи французского винодела (газетчики, как всегда, все переврали. Не был Брасье виноделом), а также модного фотографа Ромео Ола. На месте преступления были найдены также трупы Ровшана и Джумшута, в крови которых был обнаружин яд стрихнин. Следствие мгновенно зашло в тупик, а генерал Коваленко скоропостижно ушел в отпуск. На похоронах Масионжика он не присутствовал.
Сеченов с удивлением обнаружил, что я смог «потеряться». Все попытки генерала Пети обнаружить мое местонахождение не увенчались успехом. Тогда он вызвал к себе Кленовского и передал ему коробочку с орденом «Дружба народов» и наградной лист.
– Вот, передай ему, когда увидишь, – попросил Геру Сеченов, – парень государственное дело сделал, по заслугам ему и награда.
– Это прикол, что ли, такой? – поинтересовался Гера.
– Ну да, – ответил тот, – а что? По-моему, очень смешно.
Башкирский мед
1
Стучат железные стыки: тыдых-тыдых, тыдых-тыдых. Банально? Of course, my fucking dead darling. Но что не банально в этом мире, где нет теперь даже бога?
Серенький рассвет, наступивший по воле откинутой мною вверх купейной шторы, и пейзажики в виде перелесков, которые столбы телеграфа резали на кадры одинаковой длины, настроили меня на волну гоголевского брюзжания. Я ехал в спальном немецком вагоне, в купе, кроме меня, никого не оказалось, внезапно меня настигла немотивированная утренняя эрекция. Облаченный в верхнюю часть китайского спортивного костюма и оттянутые эрекцией трусы, я принялся с отчаянием глядеть в окно, в котором время от времени видел отражение своего лица, страшного, словно негатив фотографии Мэрла Мэнсона. Куда я? Зачем? Что найду я там, в том месте, про уклад жизни в котором я имею лишь самые примитивные представления? Примут ли меня? Неужели во всей России не осталось для меня тихого кусочка заповедной земли, где я смогу, наконец, не только видеть печально смотрящие на меня глаза Иисуса, но и слушать внутри себя его голос? Ни в чьем наставлении я более не нуждаюсь, так как нет ни одного из ныне живущих, кто принял бы участие в разрешении моей проблемы. Почему? И вновь банальность! Да потому, что моя проблема – это я сам, и раз уж мне не под силу эту проблему превозмочь, справиться с нею, то это сможет сделать только Иисус своим словом. И для того чтобы его услышать, надо найти то самое заповедное место. Каким оно будет? Лишь бы тихим.
А за окном все бежал кинолентой русский милый пейзаж, и вот оно, гоголевское, пришло…
Эх, Русь-тройка, куда ты мчишься, словно угорелая? Да полно бежать-то, остановись, посмотри вокруг… Где ты? Что с тобой, Родина моя? Раскинулась ты на одиннадцать часовых поясов, и уму непостижимо, как ты можешь, такая большая, такая разная, все еще быть. Не понять тебя умом, шагом тебя не обойти и за целую жизнь мою, от которой и осталась-то в лучшем случае половина. А где в тебе я был? Что видел? Был мало где, а то, что видел, давно позабыл. Остались в памяти только вид на Петропавловскую крепость с золотой иголкой да камчатский пейзаж: горы, солнце и Авача, местами стальная, временами фиолетовая. А ведь ты, госпожа Русь, интересная! Ты как женщина, одетая неброско, но с большим вкусом по модам девятнадцатого века в длинное, до пят, платье, под которым лишь угадываются чуть намеченные тканью прелести твои.
А сейчас мчишься ты рядом, и одно становится понятно, что едет в тебе, Русь-тройка, черт знает кто. Чичиков едет. Аферюга. Вор. Крыса. И кони твои покорно тащат на себе этого лощеного, в розовых прожилках господинчика, у которого на уме лишь желание поживиться за твой, Русь моя, счет. Давеча я слышал, как кто-то, кажется, Швыдкой, назвал Чичикова хозяйственником. Может, и так. Только отчего-то выходит, что раз хозяйственник, то уж непременно и вор.
Несется он по твоим просторам, вертит головой, а в голове мыслишки разные, и все насчет денег-с. Вот и я когда-то пробовал стать таким Чичиковым. Не вышло. Не мое призвание пухнуть на ценных бумагах, заплывая нездоровым белым жиром. Всякого рода жульничество ограничивает свободу, и это только кажется, что деньги, которые оно приносит, эту свободу дают. Тот же Чичиков, сдается мне, очко имел никак не железное и побаивался в случае чего очутиться на четырех метрах казенной площади. Он боялся, да и я боюсь. Зачем нужны деньги, если ставить целью жизни своей их зарабатывание любой ценой? Моей
