длинная белая нитка, видимо выдранная Мышью из простыни. Она попробовала ее на вкус, пожевала немного и разочарованно выплюнула. Потом повернулась ко мне задом и, высоко подняв хвост, продефилировала к краю кровати. Там задержалась на мгновенье, обернулась, скривила губы в улыбке и спрыгнула на пол.
Интересно, который час, подумала я и тихонько пошевелилась. Никита пробормотал что-то непонятное во сне, снял с меня руку и повернулся на другой бок.
Я уснула вчера как убитая, даже не почувствовав его возвращения. Этот момент я проспала с самой чистой совестью. А Никита не захотел меня будить. Что странно, обидно и почему-то приятно. Тихий мой, заботливый…
Теплое море лени качало меня на своих волнах. За окном орали птицы.
Длинный солнечный луч прочертил на потолке узкую ровную полоску и, преломляясь на стене, подкрался к нашей постели.
Я опустила ноги с кровати, но они так и не достигли пола. Я потянулась и, почти встав, коснулась кончиками пальцев шершавого домотканого коврика. Потом накинула шаль и, пробравшись на тонких цыпочках к окну, робко выглянула за занавеску.
За окном во всей своей майской красе бушевал старый запущенный сад. И хотя яблони уже отцвели, было светло, празднично и торжественно от зарослей белой сирени. Огромные влажные кисти под собственной тяжестью клонились к земле, а сами кусты в своей массе и однообразии напоминали буйные горные водопады.
Я немного подышала сквозь щелочку горьковатым весенним воздухом и пошла одеваться. Натянув джинсы и свитер, я кое-как пригладила волосы и, стараясь не шуметь, направилась к выходу.
Мне не хотелось будить Никиту. Наверное, он вчера поздно вернулся. Знаем мы эти мальчишечьи посиделки. Начнут за искусство, а кончат за баб. Интересное словосочетание: «кончат за баб». Вместо баб, что ли? Ну, так не интересно. И вообще, слово «кончать» мне не нравится.
Я спускалась со ступеней, всерьез подыскивая альтернативу слову «кончать». И это у меня слабо получалось.
— Доброе утро, Машенька! — неожиданно прозвучало откуда-то снизу.
— Доброе утро Антон! — автоматически ответила я. — Но где вы? Я вас не вижу.
— Идите сюда, — сказал Антон и вышел из-за мольберта.
На нем была какая-то немыслимая рубаха и такие же штаны, все перепачканные разноцветными красками.
— Не обращайте на мой внешний вид внимания, — извинился Антон, — это моя рабочая роба. Я не думал, что вы так рано встанете, и решил поработать.
— Можно мне посмотреть? — спросила я.
— Можно, только тут все еще неясно, я сам не знаю, что получится.
Перед Антоном стоял огромный загрунтованный холст с какими-то красными и лиловыми пятнами, разбросанными по всей его поверхности. Присмотревшись, я поняла, что вижу перед собой роскошный сиреневый букет. Почти такой же букет, но гораздо более блеклый, стоял недалеко от холста в сером цинковом ведре. На столике рядом с Антоном возвышался большой синий таз, доверху заваленный разноцветными тюбиками. А на краю стола лежала огромная прямоугольная палитра, на которой большими жирными кучами громоздились краски.
— Как красиво! — ахнула я.
— Правда? — Антон был доволен. — Но лучше отойти подальше и чуть правее, там лучше падает свет.
Я встала в то место, которое мне указал Антон, и снова стала разглядывать картину. Она явно была не закончена. Но в этом была ее особая прелесть. Тяжелые спелые гроздья сирени напоминали на полотне виноград. Мазки плотные, четкие, крупные. Все мощно, яростно, энергично и как-то отчетливо по- мужски.
Я молча смотрела на картину, Антон так же молча возился с красками. Я перевела взгляд на противоположную стену и принялась изучать другие холсты, которые не успела как следует увидеть вчера.
Всюду была весна. Знакомые подмосковные пейзажи поражали несвойственным им буйством красок. Сиреневый снег, фиолетовые ели, оранжевый ручей. Март яркостью красок напоминал венецианский маскарад, а апрель перемещался на карнавал в Бразилию. Все пело, плясало, кричало и упивалось жизнью и любовью.
— Я скоро закончу, и будем пить чай, — сказал Антон, орошая палитру водой из брызгалки.
— А который час? — спохватилась я. — Может быть, разбудить Никиту?
— Рано еще, пусть поспит, — ответил Антон. — Я, Машенька, счастливый, часов не наблюдаю и их в доме не держу. Но мой многолетний опыт мне подсказывает, что нет еще и семи.
— Что вы говорите? — удивилась я. — А мне казалось, что сейчас не меньше десяти. Я в городе в выходные никогда раньше десяти не встаю.
— То в городе, а мы сейчас почти в деревне. Тут совсем другое дело. Другой воздух, другая вода, другой климат, если хотите… Природа как будто сама будит вас рано. Вставай! Смотри! Радуйся! Это сама жизнь и сама любовь.
— Антон, а вы стихов не пишете? — спросила я.
— С чего вы взяли, Машенька?
— Мне так кажется. Вы разговариваете как поэт, на женщин смотрите как поэт, жизнь принимаете как поэт, и даже пишете свои картины как поэт.
— А разве поэт — это не другая профессия? Разве поэты пишут картины?
— Лермонтов писал, и Пушкин… Разве нет?
— Да, конечно, — согласился Антон. — Но живопись в их жизни не была главной. Стихи — они важнее. И это правильно.
— Почему? Разве нельзя сегодня писать картины, а завтра — стихи?
— Нельзя, — твердо сказал Антон. — Нельзя разбрасываться. Нужно быть очень сконцентрированным на деле, которое ты выбрал, чтобы достичь в нем успеха. Хотя нет, не успеха и даже не мастерства, что, впрочем, тоже важно… А чтобы достичь гармонии. Понимаете? Гармонии! Внутренней благодати…
— Неужели это возможно?
— Не знаю. Но я очень в это верю.
— И у вас получается?
— Когда пишу, думаю, что я приближаюсь к этому. Такая, знаете, радость… Ни с чем не сравнимая. А когда не пишу, очень мучаюсь, страдаю, если хотите. Мои краски — они как наркотики, с каждым днем мне надо их больше и больше. Мне кажется, что их все равно не хватит на то, что я замыслил, что бродит в моей голове, вибрирует, рвется наружу…
— Как я вам завидую, Антон, — вздохнула я, — вы так красиво говорите, что хочется вам верить. Но жизнь, она другая…
— Какая другая? В чем?
— Не все могут похвастаться тем, что нашли себя, свое собственное «я» в каком-то деле, правда?
— Правда. Но надо к этому стремиться.
— Но я всего лишь женщина, а у нас, у женщин все по-другому. Я, например, сейчас очень хочу детей. Двух мальчиков и двух девочек… И, быть может, это и будет делом моей жизни?
— Конечно же, Машенька, — заулыбался Антон, — какая же вы умница! У вас с Никитой будут очень красивые дети.
— С Никитой? Вы так думаете? — снова покраснела я.
— Ну, конечно! Я вас почти не знаю, но чувствую вас, понимаю и во всем поддерживаю.
— Рано еще загадывать…
— В самый раз. Зачем тянуть? Он давно один, вы — одна. Женитесь, живите вместе, плодитесь и размножайтесь. А я вам буду крестным дедом.
— Какой вы дед? — засмеялась я. — Мы еще вас женим.
