— Я знаю о твоей опале, — сухо кивнул вазир.
С попавшим в немилость не позволялось разговаривать с прежней сердечностью. Исхак и так рисковал многим, позвав сумеречника в эту комнату.
Нерегиль лишь пожал плечами.
— Аммар ибн Амир — мягкий и милосердный повелитель, — ибн Хальдун решил все же утешить командующего. — Когда Исмаил ибн Аббад прочел ему касыду на «ба», и сказал вот такие беспримерные в своей наглости строки:
Ты сомкнул крылья над таглибитами,
И таглибиты навсегда побеждены (туглаб),
Аммар ибн Амир всего лишь воскликнул: 'Хватит, ради Всевышнего!', и за этим не воспоследовало никакого наказания.
Тарик сморгнул и явно ничего не понял. Ибн Хальдун терпеливо объяснил:
— Глупый стихоплет произнес перед лицом повелителя верующих слово туглаб — поражение. Это дурное предзнаменование.
Нерегиль снова сморгнул — но лицо осталось бесстрастыным. Не будучи уверен, что существо из Сумерек его поняло, старый вазир снова пояснил:
— А когда Ибн Макатил пришел к его прадеду, халифу ад-Даи аль-Алави би-ллах, и прочел:
Не говори «радость», а скажи 'две радости':
Локон ад-Даи и день Михраджан,
Повелитель верующих велел повалить его и всыпать пятьдесят палок, сказав: 'Исправить его поведение я мог, только «наградив» его таким образом'. В самом деле, кто же перед лицом халифа осмелится произнести: 'не говори «радость»? Разве такое может понравиться повелителю?
— Действительно, — тихо откликнулся Тарик, не сводя внимательного взгляда с вазира и не меняя бесстрастного выражения лица.
— Но к делу, — кивнул Исхак ибн Хальдун и взмахнул руками, перекидывая за локти широкие рукава своей роскошной, шитой золотом фараджийи из куфийской ткани.
Золотые, с лазуритовой инкрустацией пуговицы, застегивавшие его длинное одеяние от широкого парчового ворота до середины внушительного живота, растопырились в петлях — с каждым годом ибн Хальдун прибавлял и весе, и в обхвате.
— Я помогу тебе отобрать людей для похода, — усмехнулся старый вазир.
— Ты не знаешь цели моего похода, — спокойно отозвался Тарик.
— На все воля Всевышнего — но иногда случается так, что стрела, выпущенная по куропатке, попадает в твоего сокола. А еще случается так, что, желая спугнуть куропатку, попадаешь ей в глаз.
— И все же ты многого не знаешь, — покачал головой нерегиль и стал подыматься с грязной старой подушки.
— Я знаю достаточно, — и Исхак мягко остановил его, взяв за расшитый край рукава. — Тебе приказано привезти почтеннейшего шейха в столицу.
— Да, — Тарик кивнул.
— Халиф Аммар ибн Амир не может отдать другого приказа. Орден Джамийа вот уже более столетия находится под покровительством халифов: ведомство абиса[29] перечисляет суфиям в Ар-Русафа и аль-Андалусе миллионные пожертвования верующих и передает им имущество тех, кто умер в нечестии, дабы дервиши молились за души грешников. Шейх Ахмад и-Джам унаследовал хирку самого Гилани, шейха Востока и Запада, чья нога попирала шею каждого святого, — а ведь шейху не было еще двух месяцев от роду, когда завещание Гилани вступило в силу. Все настоятели обителей Джамийитов пожалованы шароварами футувва — верных служителей престола. Вот почему наш повелитель — да умножит Всевышний его годы! — приказал тебе привезти почтеннейшего шейха живым и невредимым.
— Как драгоценную вазу, — мягко поправил Тарик, не изменившись в лице.
— Но это невозможно, — глава тайной стражи развел руками.
Нерегиль прищурился. А вазир улыбнулся:
— Шейх не последует за тобой, как породистая верблюдица за вожаком стада. Тебе придется принять бой. Только так ты сможешь захватить его живым.
Нерегиль молча, не шевелясь, смотрел на него.
— Ах вот оно что, — нахмурился ибн Хальдун.
Помолчав, вазир мрачно покачал головой:
— За такое ты легко не отделаешься. Ослушника подвергают суровой каре. Я не хочу расставлять людей в толпе, которая сбежится к мосту через Тиджр, чтобы посмотреть, как тебя подвешивают на срединной перекладине.
Тарик лишь пожал плечами.
— Ты не знаешь, на что идешь, — тихо проговорил ибн Хальдун. — Тебя не казнят — если ты на это надеешься. Убить тебя не позволяет Договор — ты же подарен нам ангелами. Но тебе от этого, самийа, будет только хуже — поверь мне.
Нерегиль молча отвернулся.
— Я хочу оказать тебе услугу, — вазир легонько наклонился вперед и заговорил очень, очень тихо. — Возьми и-Джама живым. А по дороге… он умрет.
— Ты ничего не знаешь об и-Джаме, — спокойно отозвался Тарик, продолжая глядеть в ночное небо окна.
— Чего же, интересно? — вазир начинал злиться — в конце концов, если сумеречнику не терпелось попасть в застенок Веселой башни, а потом на перекладину моста — что ж, воля его, а его, Исхака, терпение, уже начинало истощаться. — Он травит своих учеников гашишем, и они выполняют любой его приказ, — это что, тайна?
— Для того, чтобы заставить любого из вас — в том числе и тебя, Исхак, — выполнить любой свой приказ, и-Джам не нуждается в гашише, — бесстрастно ответил сумеречник.
Тут ибн Хальдун расхохотался:
— Ты что же, веришь этим простонародным россказням о тасарруф? [30]
— А ты нет? Айша тоже не верила в призраков Красного замка, — усмехнулся нерегиль.
Вазир досадливо поморщился: называть женщину эмира верующих по имени считалось вопиющим нарушением этикета. И жестко ответил:
— Я знаю многих из орденов Халветийа и Хеддава, достойных шейхов, десятилетиями живующих в аскезе и строгости, в посте и молитве, — и ни один из них не подтвердил мне, что тасарруф и таваджжух,[31] химмат[32] и передача барака[33] совершаются суфиями. Более того, они говорят, что даже упоминание таких вещей ведет к язычеству и оскверняет молитву.
— У тебя на редкость приличные знакомые, Исхак, — недобро улыбнулся Тарик. — И они сказали тебе сущую правду. Но запомни, человек: все, что ты перечислил, делается дервишами ордена Джамийа и их шейхом. Только называется все это иначе, и гораздо короче.
— И как же? — мрачно поинтересовался вазир.
— Черная магия, — отрезал Тарик. — Он одержимый, этот ваш Ахмад и-Джам. И я не смогу его захватить живым. И даже если смогу, твои люди не смогут его убить, Исхак. Потому что шейха Джамийитов уже нельзя убить простым оружием.
Старый вазир надолго замолчал.
В комнате слышались лишь потрескивание светильника в нише, да шорохи из-за занавески, за которую забились женщины. Сабит с сыновьями давно пали на свои лица и не шевелились, ожидая, когда господин вызовет своих людей, и те свяжут всех одной веревкой и поведут к Тиджру.
— Что скажешь, о ибн Ахмад? — наконец тихо спросил он кого-то, кто сидел у стены за спинами слуг.
Командующий Правой гвардией поднял голову и отвел от лица широкий край чалмы:
— Я полагаю, что сейид знает, что говорит. Если сейид говорит, что здесь замешаны чернокнижники,
