виде прохожих свою шарманку «Прего, гондоля, синьоре, гондоля!» Но вела я себя, как распоследний ночной гуляка. И кажется, даже порывалась петь.
Хотя Венеция совершенно не располагает к гульбе. То есть сегодняшняя Венеция не располагает. Были, конечно, времена, когда все эти окна светились, словно драгоценные камни, когда за каждым оконным переплетом, по мозаичным полам под резными потолками дефилировали дамы и кавалеры, хитро улыбаясь друг другу одними глазами, когда болтливые служанки чайками летали по улицам, разнося недозволенную любовную почту, а прачки полоскали белье и образ жизни хозяев вот в этих (довольно грязненьких - но не грязнее венецианского образа жизни!) каналах.
Как же это было прекрасно, когда, выбегая из шелушащегося, точно от кирпичной экземы, переулка на пьяццу-не пьяццу, а так, пьяццетту, которая и ведет-то в две подворотни и к одному причалу с кофейный столик размером, можно было поднять глаза - и увидеть: в высоченном стрельчатом окне стоит, печально свесив парчовые рукава и светлые косы, белотелая дева, давно созревшая для внимания кавалеров в баутах и для помощи востроглазых горничных-сводней...
И пускай время от времени в темном, тесном, отнюдь не благоуханном переулке поутру обнаруживалась карминная лужа, уже темно-бордовая по краям, несмываемая и страшная... А тела нет, как и не было. Видно, еще один упокоился на дне канала, под свинцово-зеленоватой водицей. Был ли он всем задолжавший игрок, нахальный болтун, бессовестный развратник - или и первое, и второе, и третье, все вместе? Или просто был он франт, увешанный драгоценностями, в узорном камзоле и в туфлях с серебряными пряжками - да и попался лихому человеку под вострую скьявону [31]? Неизвестно. Упокой, господи, его душу под венецианскою волною...
А теперь город плывет под равнодушными небесами, тихий и обескураженный, словно бумажный кораблик, брошенный малышней в холодной серой луже на произвол ветров и водостоков. И нет у него надежды дотянуть до завтрашнего утра и снова обрести капризного, бестолкового, жестокого - да хоть какого-нибудь - хозяина. Мне стало так жалко Венецию, что я едва не расплакалась. И только мысль о том, как глупо выглядит моя сентиментальность, удержала меня от излияний. Или, если быть откровенной, от хлюпанья носом в плечо Дракону. От высокопарных рассуждений на исторические темы. От всего, что выглядит вполне уместным, когда ты словно паришь в воздухе, а мир вращается вокруг тебя, вслушиваясь в каждое твое слово, - и оказывается полной ахинеей наутро, когда земное притяжение возвращается, а вселенная отворачивается, занятая своими делами и безразличная к пьяным откровениям одинокой человеческой души.
Так мы и бродили в тот вечер, и на следующий вечер, и в другие наши венецианские вечера, упиваясь чувством бесконечного одиночества и покинутости города, оставленного хозяевами, веселыми мошенниками, добычливыми пиратами, вороватыми торговцами, лукавыми куртизанками и мечтательными авантюристами, нарушавшими законы божеские и человеческие - лишь бы не прозябать в нищете и безвестности.
А где-то далеко по рекам времени, будто по венецианским каналам, путешествовала моя заблудшая ипостась, Викинг. Ей приходилось заново учиться любить, чувствовать себя молодой, строить планы, верить в будущее, грезить и надеяться. И когда я решилась отвлечься от своих дел, чтобы помочь моей неприкаянной аватаре, зимние каникулы в Венеции уже подходили к концу.
* * *
Вечер настал, а я все ходила, стояла, сидела и валялась у воды. Озарения приходят мгновенно, да вот по пути тормозят страшно. Не знаю, что задержало именно это озарение, а только я по его милости вдосталь налюбовалась дивными видами из набора 'Золотая осень у реки'. Думаю, мне еще долго не захочется ни опадающих листочков, ни ярко-синих небес, ни холодка с реки, ни первых туманов, наползающих ввечеру. Туманов - особенно.
Как же, однако, романтичен туман! В паре с ним никакая вещь не выглядит серьезной или хотя бы настоящей. Туман все превращает в призраки.
Туманные призраки, призрачные туманы - месть огня, огонь мести - кровавый меч, меченая кровь... Напыщенная фигня!!! Вот они - месть, огонь, холод, мечи, кровь, своя и чужая - отпечатанные на моей коже и глубже, вписанные в мою жизнь рубцами, корявыми и болезненными, вот они - призраки зазеркалья, жрущие мою душу, каждый день, каждый час жрущие, без перерыва на то, чтобы вытереть липкие пальчики и почистить заостренные зубки... Ничего в них нет романтического и красивого.
'Твоя вечная бравада' - сказал броллахан. А как же без нее? Только она и отделяет меня от тихого поскуливающего воя, в который проваливается тело, когда мозгу уже нечем бравировать...
Он думает, мне нравится жить так, как я сейчас живу. Считает, что это для меня - реальная жизнь. А то, как я расслаблялась в гостях у Корди, - сон. Причем не самый приятный. Козел недовоплощенный.
Да моя реальность - там, в доме на пригорке! Остановленная, закуклившаяся реальность, где я, мой любовник и мама едят пирожки без всяких отравных воспоминаний и запивают кофе без всяких мистических примесей! Где мы сидим, болтаем, смеемся - и никаких ножен, примостившихся у входа, никаких зажатых рукой воплей, никаких потайных воспоминаний и понимающе шмыгающих носов. Потому что ничье колдовство не прервет наш завтрак и не разрушит нашу жизнь. Реальный мир без захватывающих приключений и магических подстав.
Я вернусь в него. Вот в эту самую минуту. Может, я и не сумею соскрести с души накипь... боевого опыта, но я приду в себя. И не позволю никаким туманам, кровавым или мистическим, запутать меня и снова пустить по водам.
Довольно я торчу на берегу, весь вечер пытаясь понять: каким он был, мой напарник, мой друг, мой охранник, принц Геркулес-Дубина? Чего он боялся, чего хотел? Вспоминаю - и не могу вспомнить. Я его не знаю совсем. Одно знаю: Дубину искалечили, отобрав у молодого гордеца все нормальные для его возраста и сословия мечты. А вместе с мечтами исчез и принц. Ушел в небытие. От него остались палач и раб. Тот, кто умело убивает, и тот, кто делает, что положено.
Может, Главному Мучителю и не нужен был раб. Может, у него имелись другие планы на новую личность Геркулеса. Например, создать заговорщика, который бы принес королевство своего отца Мучителю на блюдечке. Или великосветского бретера, который ввел бы это провонявшее запрещенными препаратами чмо в высшее общество. А вышло то, что вышло: Дубина из принца превратился в машину для убийства. Такого на бал не пошлешь. Либо весь вечер простоит, подпирая стену, либо зарежет кого-нибудь. По излишнему усердию.
Вот Мучитель и спрятал свой промах среди челяди - от греха подальше.
Но я отделила безумную башку Мучителя от тела, а Дубину - от уготованной ему судьбы живого табурета. И теперь должна отыскать ходы в заповедный уголок геркулесовой души, не затронутый в ходе эксперимента.
И мне нужен проводник. Броллахан отказался. А мне нужен кто-то, кто возьмет меня за руку и... Трансакция, Безумная Карга, выходи из тумана, гадина! Я слышу твое хихиканье!
Естественно, она была здесь. И отнюдь не в хихикающе-ведьминском обличье. Здесь, где мои страхи не уродовали ее облик, то была просто пожилая женщина, вменяемая и добродушная.
- Хорошо, что позвала, - улыбнулась она, разгоняя зябкую дымку ладонью, - ух, холодно-то как! Я пока пряталась, замерзла вся. Осень... - и она снова улыбнулась. Хотела бы я так беспечно улыбаться в ее годы, говоря о предзимье, предсмертье, начале конца.
- Зачем же ты пряталась?
- Нельзя мне приходить, пока не позовут. Человек должен сам выбрать: будет он мечом дело решать или разумом. Ты - выбрала.
- Я пока не умею пользоваться разумом. Я еще очень... - я запнулась на этом слове, - молодая. Мне привычнее мечом.
- Если действовать мечом, не поможет нипочем. Стихи! - и тут она хихикнула. Искренне и заразительно. - Давай руку.
Я протянула ей ладонь. И даже не удивилась тому, что ни один нерв во мне не пискнул: не позволяй ей к тебе прикасаться! Ну хоть за меч возьмись! Я уже не так верила своим инстинктам, как до реки времени. Время учит доверяться не только инстинктам.
Трансакция, она же Сделка, она же Безумная Карга (неверное прозвище!) шагнула с берега, да так уверенно, что я прямо устыдилась. Сама-то я и кончиком пальца побоялась прикоснуться к этой, гм, воде. Мне осталось только вдохнуть поглубже и последовать за ней.
Сапоги мои, конечно, намокли, но никуда меня не уволокло. Трансакция занимала меня расспросами о Дубине: где мы с ним бывали, что делали, чем развлекались в моменты отдыха и кто чью спину прикрывал в бою. Я разболталась. И в какой-то момент с изумлением обнаружила, что иду, треплюсь, жестикулирую... обеими руками. И никто меня не ведет, я сама иду, подо мной слегка раскисшая черная дорога, вдали виднеется замок, похожий на Кордейрин, и на замок принцессы-жабы, и на все средневековые замки-цитадели, построенные не для красы, а из расчета на долгую осаду.
Трансакция шла рядом и слушала, как завороженная.
- Что же ты со мной сделала? - изумляюсь я, затормозив на полном ходу. - Я не утонула!
- Потому что рассказывала. Когда рассказываешь, все становится на свои места. Ты же никогда не была мастером историй, а? - и Трансака подмигивает.
- Нет. Мне и вспоминать-то ничего не хотелось. Нечего было вспоминать. Все одинаковое - кровь, рукопашные, боль, кошмарные сны, кошмарные тренировки, кошмарные друзья, кошмарные враги... О чем тут говорить?
- О себе. О людях. О жизни, которой ты живешь. Когда ты стала про себя рассказывать - еще тогда, на горе - кошмары
