стали бледнеть. Потеряли над тобой власть. Еще немного - и ты бы поняла, где вам искать принцессу. Ты и поняла - но поздновато. Теперь придется искать их обоих - принца и принцессу. А где искать высоких особ? Только в их родовых замках.
- Ага. Сейчас приду, а их высочество на охоту уехали. Или путешествовать отправились. Или - о ужас! - жениться изволят. Подождите до рождения первого наследника и уж тогда, на народных гуляньях, узрите народного любимца. И не надейтесь получить аудиенцию. Наше высочество с такими особами не якшается! - передразнивая чванливую речь дворецкого, сообщаю я.
- Ну уж! Сразу и на охоте, и в путешествии, и на свадьбе... Разбрасывается их высочество. Прямо непозволительно разбрасывается, - недовольно отвечает Трансака. - Кроме того, им сейчас на ристалище быть надлежит. В гуще, так сказать, излюбленного развлечения.
- То есть Дубина сейчас, как последний дурак, рискует башкой за какой-нибудь надушенный платочек? - изумляюсь я.
- Именно. И вчера, и позавчера, и давно уже рискует. Дерется как бешеный. Всех рыцарей на корню косит.
- Неужто это предел его мечтаний?
- Да не осталось у бедолаги мечтаний. Драться - все, что он умеет. Вот и делает единственное оставшееся ему дело.
- А почему на турнире? Почему не на войне?
- Войны ему без надобности. Не желает он своим землям войны. А турнир - дело веселое и благородное. Не то, что война или заговор.
- Заговор?! - с ужасом переспрашиваю я. - Бедный Геркулес! Да любой замок - это ж гадюшник! Его там сожрут в момент! При его-то прямолинейности и наивности...
- Вот он и турнирит день за днем. Не хочет в дворцовые дрязги ввязываться. Надеется всех противников в честном бою порешить.
- Бестолочь. Пропадет ведь без меня. - Поправляю ножны и шлепаю по дороге с максимальной скоростью. Пока этот крепкий, но все-таки смертный малый не получил травм, несовместимых с жизнью даже здесь, в зазеркалье.
Турнир... это все видели: флаги, штандарты, щиты, шатры, кони, оруженосцы, воняющая пивом и мусорной жрачкой толпа, истоптанная копытами земля, трибуны со знатью, король и королева, одуревшие от скуки, на задах - лазарет для раненых, попы для усопших, коновал для легкораненых коней и горы покореженных лат. Знатно Дубинушка потрудился. Кузнецы и медикусы статую ему поставят. В два человеческих роста, на заработанные деньги.
К шатру Геркулеса мы с Трансакой прошли беспрепятственно. Слуги и фанаты расступались перед нами со стеклянным взглядом. Видно, подруга моя новая наворожила. Я-то готовилась с боем прорываться.
- Дубина! - гаркнула я первым делом. - Ты тут вечность провожжаться решил?
- Ты кто? - Надменно-брезгливое лицо, кубок в руке, окровавленный нагрудник валяется на полу. Хорош, балбес.
- Я КТО??? Это ТЫ кто?! Нет, не морщи носик, твое высочество, а отвечай!
- Мы - младший принц этого... - величавый жест рукой, обводящей палатку, землю и небо над и под ней. Властитель хренов!
- Вы не столько принц, сколько идиот, заложник и баран на следующем дворцовом пиру! Быстро отвечай: Кордейру помнишь?
- Кордейру? Кто такой Кордейру?
Покалечу сукина сына. Я даю Дубине пощечину. То есть не пощечину, а хук слева. Он валится, как подрубленный... дуб.
- Я. Тебя. Убью, - произносит он незнакомым голосом, полным истинно королевской ярости. - Стра-а-а...
- ...жа, - договариваю я, садясь на него верхом и зажимая их высоческую пасть. - Щас. Уже бегут, уже спешат. Не дергайся. Все равно без помощи оруженосца не встанешь, черепах металлический. Будешь лежать, я сказала! Пока не вспомнишь... Кордейру.
И тут Трансака села рядом на корточки и завела одну из своих песенок. Жалобную такую. Из тех, что девушки за шитьем поют, на возвращение своего принца уже и не надеясь.
'Приходи, смерть, приходи, смерть.
Пусть меня кипарис осенит,
Отлетай, душа, отлетай скорей,
Я красавицей злою убит.
Пусть мой белый саван усыплет тис -
Вот просьба последнего дня,
Потому что мою смертную роль
Не сыграет никто за меня...' [Вильям Шекспир. Двенадцатая ночь, или как пожелаете (пер.Д.Самойлов) – прим. авт.]
Может, там и было что-то другое, но мне послышалось именно это.
Геркулес сперва дергался, потом затих. Заслушался. И на лице его появилось обескураженное выражение, которое я видела, когда они с Корди ссорились: как же так, люди добрые? За что она так со мной? Неужели мир может быть так несправедлив?
- Ну что? - яростно просипела я в это изменившееся лицо. Уже почти знакомое, уже почти Дубинино.
- Слезь с меня, Др... Слушай, а как тебя зовут? - Геркулес вдруг оживился.
- А смеяться не будешь?
- Буду! - убежденно заявляет он и выжидающе глядит на меня.
- Хасса. Полностью - Хасинта.
- А что это значит?
- Это ничего не значит! Это имя! Меня так назвали родители!
- Тогда почему я должен смеяться? - недоумевает Дубина.
Действительно. Почему кто-то должен смеяться над моим именем? Над чем тут смеяться? Над тем, что у меня ЕСТЬ имя, а не только клички, одна другой злее?
Полог шатра откидывает рука в перчатке из дорогой - издалека видать, насколько дорогой - кожи. За рукой следует толстое лицо с вялым ртом и дряблыми щеками.
- Ваше высочество, поединок вот-вот начнется... - вошедший замирает, увидев небывалую картину принцева посрамления - их высочество лежит на полу, а верхом на нем сидит - и явно не с добрыми намерениями - какое-то жуткое существо. Женщину во мне, ориентируясь по здешней моде, не признать.
Царедворец в пафосных перчатках не знает: звать ли ему на помощь или тихонько улизнуть - вдруг совершающееся здесь совершается с соизволения его высочества? Или, господи упаси, с соизволения его величества? В первом случае принц предается противоестественному разврату, что есть его личное дело. Во втором - уничтожается путем естественного дворцового отбора, что есть личное дело короля. Дилемма! Сейчас у перчатконосца материнская плата сгорит. От перегрузки.
- Иди, дружок, иди, - машет рукой Геркулес. - Объяви там, что я больше сегодня не сражаюсь. Друга встретил, хочу с ним... побеседовать.
И в тот день мы больше не сражались.
Глава 8. Оц-тоц, первертоц…
Отсыревшая земля вокруг аэропорта Марко Поло превратилась в бурый ковер, вышитый тусклым серебром проток, потом завернулась в облачный полог – и исчезла. Берлин встречал нас бледно-розовым закатом, подцветившим колотый лед на реках и озерах. Земля под моими ногами отчего-то покачивалась, точно палуба вапоретто, точно корабль Морехода – то ли Венеция не хотела отпускать, то ли море Ид звало вернуться…
Не хочу встречаться с Мореходом. Дни, проведенные с Драконом, освободили меня от магии слов. А это дорогого стоит.
Всю жизнь я хожу под рукой бога слов. «В начал? б? слово и слово б? къ Богу и Бог б? слово»… В моем мире я ем слово, пью слово, словом укрываюсь на ночь и словом утираю заспанную физиономию поутру. Как только слова кончаются, кончается и комфортная, безопасная жизнь. Начинается бескормица, суета и маета. Среди нас, словесников, кто лучше владеет вербальной магией – тот и богач. Неудивительно, что мы поклоняемся слову. Верим в его всемогущество. Уповаем на его защиту.
Вот и я подзабыла, что на самом деле насыщает меня еда, согревает одеяло, утирает полотенце, а не сочетания гласных и согласных, расставленные в максимально завлекательном порядке по белому полю некогда чистого листа.
Людям полезно разувериться в силе слова. Если не раз и насовсем, то хоть иногда, на время. Чтобы вспомнить: знание, умение и благо не всегда отражено чередой букв и знаков препинания. Помогает от гуманитарного нарциссизма. И еще кое от чего. С чем мне и пришлось столкнуться по возвращении из Венеции в Берлин.
Я сижу в заснеженном дворике – совсем как Герка накануне моего отъезда. Как давно это было… Полмесяца в Венеции отделили мою прежнюю жизнь от нынешней широченной рекой без единого моста. И вот, моя семья изо всех сил ладит переправу. Пытается донести до меня известия из прежней жизни. Ужасное, как ей – семье – кажется, известие. А мне… мне отчего-то плевать.
Моя мать умирает. Моя. Мать. Умирает. Мать. Умирает. Моя. И что? Я едва не выронила (правильнее сказать, не вывалила) это «и что?» прямо в лицо сестрам. Удержало меня только знание простой, но жестокой истины: бедняжки не подозревают, что МОЯ мать давно умерла. Может, когда я была еще подростком, может, когда уже взрослой женщиной заболела и по поводу полученного диагноза услышала: «Главное, никому об этом не говори, не позорь меня!» Тоже мне, чистокровка, родившая сквиба[32], «Гарри Поттер и Дары психоанализа»… Неважно, когда это произошло. А также свершилось ли это мгновенно или на протяжении недель, месяцев, лет. Главное – свершилось. Я осиротела при живых родителях. И давно уже свыклась со своим сиротством.
А теперь – на тебе! Подтягивайся к смертному одру – и постную мину прихватить не забудь. Маменька помирают, желают перед смертью с дочерьми попрощаться. И со средней, непокорной, – особенно.
Тут Соня и Майя взглянули на меня с одинаковым горестным выражением: бога ради, только не вздумай отказываться! Вдруг она и правда того… перекинется? Непрощенной и непростившей! Это ж как ты потом сожалеть будешь, потухшие-остекленевшие глаза вспоминать и бессильно вытянутые руки…
Ну, насчет «не буду вспоминать!» не зарекайся. Но насчет сожалений – не дождетесь.
