собой этих двоих, а не разыгрывать на дистанции умирающего лебедя.
«Хорошо, что он заговорил о пятикилометровке», — подумал я. Именно сегодня мне хотелось пробежать ее. Мысленно я уже был на дистанции.
— И знаете что, Крайес? Я пойду на пять километров вместе с вами. Время прохронометрирует кто- нибудь другой. А то и пятикилометровку вы превратите в приятную прогулку.
— Разрешите спросить, господин лейтенант, какой вы показываете результат?
— Лучшее мое время — 17,58, — с гордостью произнес тот в ответ.
Ну и влип! Знать бы об этом раньше! Ведь до сих пор я ни разу не прошел меньше чем за 18 минут. К тому же сегодня я уже пробежал четыре стометровки. Не исключаю, что Винтерфелъд еще раньше принял решение бежать со мной и потому умышленно довел меня до изнеможения.
— Итак, забег через полчаса.
Я использовал это время, чтобы в медленном темпе пройти дистанцию. 12,5 круга соперничества с Винтерфельдом. Тот, конечно, решил меня доконать. Но лейтенант не знает пока, что мой результат — 18 минут. Нас с ним разделяют только 2 секунды. Если поднапрягусь, а Винтерфельд будет не в лучшей форме, то не все потеряно. Надо попытаться. Бег превратится в покер. К тому же ребята поняли, что за итогом забега что-то стоит. Офицер против рядовых, командир против подчиненных, муштрующий против муштруемых. Вот шанс взять верх!..
Первые два круга Винтерфельд дал мне вести бег. Видимо, рассчитывал взвинтить мои нервы. Я сбавил темп, но он не обходил меня, шел буквально в затылок. «С таким темпом, — подумалось мне, — не уложиться и в 18 минут». Но дело было не во времени. Третий и четвертый круг я прошел в еще меньшем темпе. Хотелось увидеть его реакцию. Кроме того, следовало поберечь силы. Винтерфельд пока держался. Но в начале пятого круга нервы его сдали. Ему, видимо, показалось, что я выдохся.
— Что, уже нет дыхания, Крайес? — с самодовольной гримасой на лице бросил он и плавно обошел меня. Попытался оторваться, но я сел ему на пятки. И так весь круг. Он часто оборачивался, в его глазах было недоумение. Я улыбался, потому что чувствовал себя все увереннее. Он взвинтил темп, чтобы окончательно уйти в отрыв. После седьмого круга Винтерфельд, думаю, понял, что недооценил меня. Мы как бы заключили молчаливый союз, что каждый новый круг ведущий меняется. Оба мы готовились к рывку на финише. Вопрос был в том, что считать финишем: весь последний круг или последние сто метров?
Пока я раздумывал, Винтерфельд решился: за 500 метров до финиша он сделал рывок. Ясно, лейтенант не хотел победы на последних метрах, а решил закончить дистанцию с убедительным преимуществом. Неожиданность рывка позволила ему оторваться метров на десять.
Прозевал, черт возьми! Я наддал и тут же вдвое сократил разрыв. Винтерфельд оглянулся снова, разрыв не увеличился. Я заметил, что лейтенант сдает. Видимо, он не рассчитал свои силы и начал финишировать слишком рано.
Последние сто метров. Самочувствие мое было отличным. Если бы мы не ползли на первых кругах, можно было бы пройти меньше чем за 18 минут. Три метра отделяют меня от Винтерфельда, два, один… и вот мы идем, как говорится, ноздря в ноздрю.
Так продолжается примерно десять метров, но эти метры кажутся мне вечностью. Винтерфельд выкладывается, в последний раз пытается уйти вперед. Но мой финиш лучше, с разрывом в два метра.
Все присутствующие кричали. 18,5. Новое лучшее персональное время. Винтерфельд был убит. Он сразу же повел себя по-дружески.
— Ведь я говорил, что вы — выдающийся бегун, Крайес, и потому проиграл без чувства горечи. Спорт есть спорт, и он — не самое главное в жизни. Не так ли?
Мое двоеборство с Винтерфельдом на многие дни стало главной темой разговоров в казарме. Говорили обо мне, Петере Крайесе! «Провел лейтенанта как мальчишку!», «Поставил нашему Лолли клизму!». Таковы были комментарии.
Но возбуждение со временем улеглось, тем более что мы почувствовали, как усилилась муштра. Одна за другой пошли проверки, были отменены увольнения по «дням НАТО», учебные тревоги и занятия в противогазах стали обычным делом. Все было направлено на то, чтобы восстановить дистанцию между командиром и подчиненными. И я уже всерьез подумывал о том, не лучше ли было проиграть?
Сделал я и другой вывод: необходимо перешагнуть восемнадцатиминутную границу. Я решил больше тренироваться и каждый день после занятий не опешить в пивнушку, а делать пробежку по лесу.
В спортивном костюме я направился к выходу из казармы. Погода была отвратительной, но все же хотелось пробежать в тот день добрых пятнадцать километров. Вначале по дороге, затем, после казармы Гинденбург, свернуть в сторону Гельпеталя. Дорога была самым неприятным участком. Машины проносились, едва не задевая меня.
Я как раз собирался перейти на шаг, и тут возле меня остановился четвертьтонный автомобиль повышенной проходимости. Дверца отворилась, и на сиденье водителя я увидел Винтерфельда.
— В каком направлении, сапер Крайес, держите путь и зачем?
— Зачем, господин лейтенант? Тренируюсь, чтобы улучшить личное время. Не хотите ли составить компанию до Гельпеталя? — Со времени нашего поединка я чувствовал себя перед Винтерфелъдом намного увереннее.
— Дела не позволяют, Крайес, к сожалению, не могу. Я еду в казарму Гинденбург. Могу вас немного подвезти, до леса.
Это было приглашение. Я забрался в машину.
— Помимо того, — продолжал Винтерфельд, — и на мне лежит ответственность за здоровье подчиненных. Я не могу допустить, чтобы вы во время тренировки схватили воспаление легких. Между прочим, не дадите ли мне возможность реванша? Скоро межбатальонные соревнования. Так как насчет сатисфакции?
— Конечно, ваше величество, — дозволил я себе в ответ шутку. — Мой адъютант с удовольствием сообщит вам время и место дуэли. — Тогда я еще полагал, что Винтерфельд, в сущности, хороший боевой товарищ, хотя и носит лейтенантские погоны.
— Вам не приходилось, Крайес, принимать участие в марафоне? Это моя мечта.
— В марафоне? Нет. Кишка тонка. Половину дистанции осилю и сойду.
— Приехали, Крайес. Если хотите, можете подождать здесь. Мне надо кое-что забрать, а потом я подбросил бы вас дальше.
Мне доставляло удовольствие то, что Винтерфельд возит меня, словно кучер.
— О'кэй, подожду. — Сразу же за ближайшим светофором мы должны были свернуть на подъездную дорогу к казарме. Через боковое стекло я смотрел в сторону Гельпеталя. И вдруг едва не врезался в ветровое стекло, так резко нажал на тормоза лейтенант.
— Что случилось?
— Посмотрите, — процедил он. — Коммунисты! Они уже и здесь!
Я увидел кучку людей, раздававших листовки.
— Хотел бы я знать, кто из офицеров сегодня дежурит? — снова процедил Винтерфельд. — Как можно допускать, чтобы этот сброд собирался у ворот казармы и вел агитацию?! Минутку, Крайес, сейчас разберемся! — Он выпрыгнул из машины, прошел мимо людей, раздававших листовки, и скрылся в дежурном помещении.
Я тоже вышел из машины. Хотелось посмотреть на этих типов.
«Бойко раздают листовки, — подумал я. — Не взять ли и мне одну?» Я едва успел сделать это и прочитать: «1 сентября — день всеобщего протеста против войны! Размещение новых ракет — еще один шаг к самоуничтожению!», как из дежурки выскочили трое солдат с карабинами на изготовку. За ними Винтерфельд и дежурный офицер, лицо которого было красным, как панцирь вареного рака. Я юркнул в машину. Что делать, если начнется стрельба? Распространители листовок, кажется, тоже перепугались. На моих глазах толпа увеличивалась. И вдруг я увидел Вилли. Он повернулся в сторону машины и что-то показывал.
Вилли! Уж не коммунист ли он?
Вскоре толпа рассеялась. Солдаты из дежурки вернулись в помещение, карабины мирно висели на плече. Винтерфельд держал стопку листовок и делал мне знаки подойти. Я снова вылез из машины.
