Изнеможеньем лунным; ни одной Звезды не видно было; даже ветры, Угрюмые товарищи напастей. Заснули в пропасти; о буря смерти, Ты рассекаешь сумрачную ночь! А ты, Скелет великий, все еще Неотвратимый в натиске жестоком, В могуществе безжалостном твоем, Ты царь природы бренной, с поля битвы Багрового, из вони госпитальной, Где умирает патриот, и с ложа Девичьего, с престола или с плахи Тебя зовет могучий голос. Кличет Урон свою сестру родную смерть, Ей указав обильную добычу, Чтоб смерть сыта была; весь век влекутся К могилам люди, как цветы и черви, Но дважды в жертву не приносят сердца, Бессмысленно разбитого навеки. И на пороге этого приюта Зеленого он знал уже, что с ним Смерть, но, исход задерживая скорый, Обрек он душу прошлому, призвав Величие своих видений прежних, Которые почили в нем, как ветер С мелодией своей, чтобы повеять Сквозь жалюзи. Он бледною рукой Схватился за шероховатый ствол Сосны, поник он головой на камень, Опутанный плющом, и распростерся Усталым телом на уступе скользком Над мрачной бездной, и лежал он там, Последнему парению предав Скудеющие силы; скорбь с надеждой, Мучительницы, спали; не страданье, Не страх, нет, лишь прилив живого чувства Без примесей мучительных питал Мысль, постепенно в сердце иссякая, Пока лежит он там, почти спокойный, С улыбкой слабой; видел напоследок Он в небесах огромную луну, Которая на западе свой рог Светящийся воздвигла, с тьмой смешав Свой мрачный луч; нависла над холмами Она уже; когда метеорит Рассыпался во мраке, кровь поэта, Текущая в таинственном согласье С природою, почти застыла в жилах; Покуда, убывая, свет во мраке Двоился, переменчивые вздохи Кое-когда еще смущали ночь Стоячую; покуда не иссяк Луч меркнущий, то замирало сердце, То вздрагивало, но когда во мраке Исчезло небо, тени облекли Немой, холодный, бездыханный образ, Как землю, как опустошенный воздух И как туман, питавшийся лучами И светом солнца ясного, пока Закат не погасил его, так дивный Прекрасный облик потерял сиянье — Подобье хрупкой лютни, на которой Играло небо, — бывшие уста Волны многоголосой, нет, мечта, Погашенная временем и ночью, Никем не вспоминаемая ныне. О дивная алхимия Медеи, Цветами заставлявшая сиять Сырую землю, чтобы зимним веткам Благоухать весной! Когда бы Бог Яд снова превозмог своею чашей, Которую однажды выпил смертный И, яростью бессмертной переполнен, Не видя исключений в царстве смерти, Скитается поныне, одинокий, Как смерть сама! О если бы мечтанье В таинственной пещере чародея, Упорно разжигающего тигель Бессмертия, хотя его рука Уже немеет, стало бы законом Сей милой жизни! Но ты улетел, Как трепетная дымка в золотых Лучах денницы: ах, ты улетел, Ты, доблестный, ты, нежный и прекрасный, Сын Грации и Гения. Неужто Бездушное бессмертно? Черви, звери И люди живы, и Земля, царица, В горах, на море, в городе, в пустыне То радостно, то скорбно произносит Свою молитву, а ты улетел; Узнать уже не можешь ты теней, Пусть призрачных, которые служили Тебе и только; здесь они, однако, И без тебя. Над бледными устами, Что и в молчанье сладостны, над этим Лицом, пока еще не оскверненным Червями ненасытными, не надо
