каким образом, но мне в одну секунду стала ясна вся ситуация. Это как если б в свое время мой Лexa спал с кем-нибудь на стороне, а потом встречался со мной и боялся ко мне прикоснуться.
— Это ее ты хочешь когда-нибудь привести домой и сказать своим родителям: познакомьтесь — это моя невеста? Так?
Он промолчал.
— Это для нее ты таскал меня по всему городу? Хотел, чтобы ей передали, с какой москвичкой ты разгуливаешь… Для этого ты меня и привез сюда?
— Все не так просто… Мне с тобой очень хорошо…
— Хорошо что? Хорошо спать? Ты просто использовал меня, да? Нужно же для здоровья… Конечно, лучше спать с тем, кто нравится, а не с какой-нибудь уродиной… А Бэлочка твоя, конечно, честная. Ее нельзя трогать до свадьбы. Она уже согласилась или еще немножко маринует тебя, выдерживает, чтобы крепче любил?
— Не говори о ней так. — Он шевельнул желваками, и в нем проглянул прежний, жесткий и решительный, Сидор.
— А может, ты еще и предложение не сделал, выжидаешь, когда перекрестятся ваши судьбы? Эх ты, охотничек!
Я повернулась и пошла в противоположную сторону. Я хотела вернуться в гостиницу, собрать вещички и в ту же минуту убраться из этого города.
Он догнан меня, крепко, неумолимо схватил за руку:
— Не уходи, не уезжай.
Все понял охотник, чутье опять не подвело.
— Почему?
— Я тебе ничего плохого не сделал. Не встреть мы ее, все продолжалось бы по-прежнему. Разве мы не можем остаться друзьями? Нам же хорошо друг с другом.
— Ты ее любишь? — спросила я.
Ему очень трудно было ответить на этот вопрос, он долго собирался с силами, но все же ответил и даже глаза не отвел:
— Да. Я полюбил ее еще на третьем курсе института, когда она пришла к нам на вечер поэзии и читала стихи. У нее потрясающие стихи, и она так их читает…
— Без подробностей, пожалуйста…
— Но ведь и ты не любишь меня без памяти. Для тебя это только приключение…
— А вот это уже не твое дело! — сказала я, закусив губу, чтобы не расплакаться, ибо только в эту минуту я и поняла, как сильно была влюблена в него.
— И все равно не уезжай, — упрямо сказал он.
— Это еще почему? — Я начала смеяться, чтобы не заплакать.
— Ты мне очень нравишься, я хочу тебя.
— Тебе и касатки, которых ты убиваешь, тоже очень нравятся, — сказала я и, вырвав свою руку, побежала по улице.
Все-таки охотничьего чутья у него отнять было нельзя.
Когда я вернулась в Москву, Татьяна, выслушав мою историю, демонстративно вычеркнула адрес Великого Чоя из своей записной книжки. Она скребла это место карандашом до тех пор, пока не прорвала бумагу, и приговаривала при этом:
— Все они сволочи, все без исключения, и убийцы, если у них рука поднимается на бедных беззащитных китиков. Хорошо, что я хоть не успела влюбиться в него как следует! А ты успела?
Я заплакала ей в ответ.
Мы еще долго переписывались с тетей Геней. Из ее писем я узнала, что через семь лет, когда Бэла развелась со своим первым мужем-поэтом, она наконец согласилась выйти замуж за Сидора. Он ее ждал все это время. Потом он перешел работать в райком партии, потом стал первым секретарем горкома. Бэла ему родила четверых детей, двое из которых близнецы. Это была самая образцовая семья в городе.
Такой она, наверное, и осталась, дай-то им Бог здоровья.
Ведь ни он, ни она ничего плохого мне не сделали. Даже наоборот, Сидор вывел меня из депрессии. Я недолго на него злилась. Довольно скоро я стала вспоминать о нем с удовольствием и повторяла за Татьяной: «Слава Богу, что не успела влюбиться серьезно».
Это тогда от обиды и от чувства потери показалось, что я без памяти влюблена в него.
Выяснять, не он ли прислал этот букет и кольцо, я в Одессу не поехала. Да и в каком гнездышке он мог меня там поджидать? Ведь не «у скалистых же берегов», в самом деле…
ШЕСТОЙ (1953 г.)
Знакомо ли вам чувство острого одиночества, которое однажды поселяется в вас и незримо точит душу, повергая временами в смертельное уныние, как скрытая болезнь?
Оно может кольнуть вас в сердце совершенно неожиданно в самый неподходящий момент, например во время веселой вечеринки в кругу близких друзей. Казалось бы, что еще тебе нужно? Веселись, танцуй, наслаждайся жизнью, — но нет, стоит кому-то из друзей только для того, чтобы повеселить компанию, рассказать о своем забавном любовном приключении или заторопиться на свидание, как зеленая тоска, словно клещами, сдавливает твою грудь, и становится нечем дышать, и твоя собственная жизнь кажется тебе беспросветно тусклой и унылой.
Ты вдруг забываешь, что лишь вчера еле выползла из-под обломков бурного, практически рокового романа, и до сих пор еще толком не зализала сердечные раны; что еще вчера клялась самой себе, что больше ничего подобного в своей жизни не допустишь, что важнее всего покой и здоровье, — и вот вдруг задыхаешься от черной зависти к чужой любви, даже забавной, и ощущаешь свое одиночество как ржавую клетку, в которой ни сесть, ни лечь, ни выпрямиться во весь рост. Я читала, что существовал такой вид пыток во Франции во времена Людовика XI.
Теперь я знаю, что это чувство в той или иной мере свойственно всем рожденным под знаком Близнецов, но тогда мы гороскопов не читали, астрология считалась реакционной лженаукой и прислужницей империализма, как генетика, кибернетика или алхимия.
Свойственны эти чувства и другим людям.
Тогда я совершенно искренне была убеждена, что одинока в своем одиночестве. Какая самонадеянность!
Я вовсе не оправдываюсь. Я просто пытаюсь объяснить, в каком душевном состоянии я вернулась из Одессы.
Омар Хайям, которого в свое время открыл для меня Нарком, замечательно сказал:
Под каждой буквой в первой строке я готова подписаться кровью, но вот со второй дело обстоит гораздо сложнее… Умом я понимаю, что в ней абсолютная истина, да и сердце согласно ей непреложно следовать, но в жизни все получается совершенно по-другому. То есть просто наоборот.
Оставшись одна, я начинаю метаться, как крыса в клетке, места себе не нахожу, постоянно смотрю в зеркало на свои толстые ноги, на непомерные груди, на талию, которая начинает заплывать…
А между прочим, талия — это единственная моя гордость, это, можно сказать, фундамент, на котором
