разозлившийся. Товарищ мой вышел следом, не глядя на меня. Он был настроен пить водку и зорко оглядывал ларек с таким видом, словно ларек мог уйти. - А русский американец, ловивший бабочек? Его книги? - спросил я спустя час. - Странно, что ты знаешь литературу, - сказал Алеша вместо ответа. - Тебе больше пристало бы… метать ножи… или копья. И потом брить ими свою голову. Тупыми остриями. - Особенно неприятен у него русский период, - ответил, минуту спустя, Алеша, доливая остатки водки. - Впрочем, американский период, кроме романа о маленькой девочке, я не читал… А многие русские романы отвратны именно из-за повествователя. Спортивный сноб, презирающий всех… - тут Алеша поискал слово и, не найдя, добавил: -…всех остальных… - Такой же, как ты, - вдруг добавил Алеша совершенно трезвым голосом и сразу заговорил о другом. Он сидел на лавочке огромный и грузный. Бока его белого, разжиревшего тела распирали рубаху. Я много курил и смотрел на Алешу внимательно, иногда забывая слушать. Отчего-то я вспомнил давнюю Алешину историю про его отца. Он был инвалидом, не выходил из квартиры, лежал в кровати уже много лет. Алеша никогда не навещал родителя, хотя жил неподалеку. За инвалидом - своим бывшим мужем, с которым давно развелась, ухаживала Алешина мать. - Последний раз я его видел в двенадцать, кажется, лет, - сказал Алеша. - Или в одиннадцать. Было совсем непонятно: стыдится он этого или нет. Я немного подумал тогда про Алешу, его слова и его отца и ничего не решил. Я вообще не люблю размышлять на подобные темы.
Вскоре Алешу выгнали с работы, потому что он вовсе отвык приходить туда и делать хоть что-то в срок; впрочем, спустя какое-то время та же участь постигла и меня. Мы долго не виделись с Алешей. Казалось, что он за что-то всерьез обижен, но мне не было никакого дела до его обид. Из представительства легиона мне так и не звонили. Я не включал в комнате свет и, катая голой, с ледяными пальцами, ногой черную гантель, смотрел в окно, мечтая покурить. Денег на сигареты не было. Появилось странное, мало чем объяснимое ощущение, что мир, который так твердо лежал подо мной, начинает странно плыть, как бывает при головокружении и тошноте. Против обыкновения я не сдержался и однажды сам заглянул к соседке, чей номер телефона я оставил в представительстве при собеседовании. Спросил у соседки: “Не искали меня?” В тот раз меня не искали, но через пару дней соседка постучала в мою дверь: “Тебя… Звонят!”. Босиком я перебежал через лестничную площадку, схватил трубку. - Ну что, все работаешь? Такие придурки, как ты, нигде не тонут, - услышал я голос Алеши. Он был безусловно пьян. - Не берут тебя в твой… как его? Пансион… Легион… Соскучился по мужской работе? Башку хочется кому-то отстрелить, да? - Алеша старательно захохотал в трубку. - Лирик-людоед… Ты, ты, о тебе говорю… Людоед и лирик. Думаешь, так и будет всегда?.. - Откуда у тебя этот телефон? - спросил я, отвернувшись к стене и сразу увидев свое раздосадованное отражение в зеркале, которое висело за дверью, рядом с телефоном. - Разве этот вопрос должен быть первым? - отозвался Алеша. - Может быть, ты поинтересуешься, как я себя чувствую? Как я кормлю свою семью, свою дочь… - Мне нет дела до твоей дочери, - ответил я. - Конечно, тебе есть дело только до своего отражения в зеркале. Я положил трубку, извинился перед соседкой, вернулся в свою комнату. Подошел к кровати и наугад пнул коробку с письмами - попал. Бумаги с шумом рассыпались, несколько листов вылетело из-под кровати и с мягким шелестом осело на пол. Ковра на полу не было: просто крашеные доски, меж которых у меня иногда закатывались монеты, когда я снимал брюки и складывал их. Вчера вечером я бессмысленно шевелил в подполе железной линейкой, оставшейся от предыдущих жильцов, и едва удержался от соблазна взломать одну доску. Там, кажется, была монетка с цифрой “5”. Пачка корейских макарон. Даже две пачки, если брать те, что дешевле. Впервые за последние годы я был взбешен. Накинув легкую куртку, в кармане которой вчера позвякивало несколько монет, если точно - то две, я пошел купить хлеба. На двери маленького, тихого магазинчика весела надпись: “Срочно требуется грузчик”. В следующий вечер я вышел на работу. Грузить хлеб было приятно. Трижды за ночь в железные створки окна раздавался стук. “Кто?” - должен был спрашивать я, но никогда не спрашивал, сразу открывал - просто потому, что за минуту до этого уже слышал звук подъехавшей хлебовозки. С той стороны окна уже стоял угрюмый водила. Подавал мне ведомость, я расписывался, авторучка всегда лежала в кармане моей серой спецовки. Потом он раскрывал двери своего грузовика, подогнанного к окну магазина задним ходом. Нутро грузовика было полно лотков с хлебом. Он подавал их мне, а я бегом разносил лотки по магазину, загоняя в специальные стойки - белый хлеб к белому, ржаной к ржаному. Хлеб был еще теплым. Я склонял к нему лицо и каждый раз едва удерживался от того, чтобы не откусить ароматный ломоть прямо на бегу. Однажды, под утро, водила поставил очередной лоток с хлебом на окно еще до того, как я вернулся назад. Не дождавшись меня, водила сунулся в машину за следующим лотком, и тот, что уже стоял на окне, повалился. Хлеб рассыпался по полу, и несколько булок измазались в грязи, натоптанной моими башмаками. - Ну, хули ты? - поспешил наехать на меня водитель, сетуя на мою нерасторопность, хотя сам был виноват. Я ничего не ответил: чтобы дать ему по глупому лицу, нужно было идти через магазин к выходу, открывать железную дверь с двумя замками, в которые не сразу угодишь длинным ключом… Грузовик вскоре уехал, я включил в помещении верхний свет и собрал булки с пола. Утерев их рукавом, снова сложил на лоток. Две розовые булки не оттирались - грязь по ним только размазывалась, и я несколько раз плюнул на розовые их бока: так оттерлось куда легче и лучше.
Алеша появился возле магазина совершенно случайно, и я до сих пор ума не приложу, зачем мне его подсунули в этот раз. Я как раз шел на смену, докуривал, делая последние затяжки, метя окурком в урну, и тут Алеша вышел мне навстречу из раскрытых дверей моего магазина. Не видя никаких причин, чтобы до сих пор злиться на него, я поприветствовал Алешу, и даже приобнял немного. - Ты что, здесь работаешь? - спросил он. - Гружу, - ответил я, улыбаясь. - К тебе можно зайти? Согреться? Ненадолго? - торопливо спрашивал Алеша, явно не желая услышать отказ, - Я все равно скоро домой, подарков купил дочери, - в качестве доказательства он приподнял сумку. - Нет, сейчас нельзя, - ответил я. - Только когда продавцы уйдут и заведующая. Через час. Через час в дверь начали долбить. Алеша был уже пьян, к тому же с другом. Друг, правда, показался мне хорошим парнем, с детским взглядом, здоровый, выше меня, очень милый - маленькие уши на большой голове, теплая ладонь. Он почти всегда молчал, даже не пытаясь участвовать в разговоре, но так трогательно улыбался, что ему все время хотелось пожать руку. Я показывал им свои хлеба, свои лотки. Провел в ту каморку, где я последнее время скучал ночами, словно в ожидании какого-то облома, толком не зная, как именно он выглядит: с тех пор, как в четвертом классе старшеклассники последний раз отобрали у меня деньги, никаких обломов я не испытывал. Водку ребята принесли с собой. - Скоро будет теплый хлебушек, - посулился я. К тому времени, когда хлебушек привезли, мы все уже были пьяны и много смеялись. Алеша как раз показывал мне подарки для своей дочуры. Сначала странного анемичного плюшевого зверя, которого я к искренней обиде Алеши, щелкнул по носу. Потом книгу “Карлсон” с цветными иллюстрациями. - Любимая моя сказка, - сказал Алеша неожиданно серьезно. - Читал ее с четырех лет и до четырнадцати. По нескольку раз в год. Он сообщил это таким тоном, словно признался в чем-то удивительно важном. “С детства не терпел эту книжку…” - ясно подумал я, но не произнес этого вслух. Топая по каменному полу, чтобы открыть окошко, в которое мне подавали хлеб, я вспомнил, как только что, нежно хлопая своего нового друга по плечу, Алеша сказал: - Пей, малыш! - и, повернувшись ко мне, добавил: - А ты не малыш больше, - и все засмеялись, толком не поняв, отчего именно. Спустя минуту, хохоча, мы разгружали хлеб, втроем. Водила - кажется, тот самый - с интересом поглядывал на нас. Принимая последний лоток с хлебом, я ему по пустому поводу нагрубил. Он ответил, - впрочем, не очень злобно и даже, немедленно поняв мой настрой, попытался исправить ситуацию, сказав что-то примирительное. Но я уже передал лоток новому другу Алеши и пошел открывать дверь. - Стой, сейчас я выйду, - кинул я водиле через плечо. По дороге вспомнил, что иду к дверям без ключей, ключи вроде бы выложил на столе в каморке. Вернулся туда, никак не мог найти, двигал зачем-то початые бутылки и обкусанный хлеб. Ключи нашел во внутреннем кармане спецовки - чувствовал ведь, что они больно упираются, если лоток к груди прижимаешь. Когда я вышел на улицу, грузовик уже уехал. Из помещения на улицу шел хлебный дух. Выбрел за мной и Алеша, с сигаретой в зубах. Следом, мягко улыбаясь, появился в раскрытых дверях его спутник. Мы кидали снежки, пытаясь попасть в фонарь, но не попадали - зато попали в окно, откуда, в попытке спасти от нас уличное освещение, неведомая женщина грозила нам, стуча по
