сразу узнал!
— Иваша, да как же… где ты, что…
— Ты только не заводи мне тут это «а помнишь» да «бывалыча мы с тобой…» По делу ведь пришел? Ну и говори по делу.
— Да, это ты меня здорово разыграл!
— Что? Какое разыграл? Матушка, — сердито прикрикнул он на жену, — ты, однако, смотри, что делаешь. Заживо сварить меня хочешь? Или тоже расчувствовалась больно?
Старушка испуганно метнулась к крану за холодной водой, а С. продолжал, натужно присмеиваясь:
— Да с книжкой-то. Все прямо чуть не поверили. Настоящий артист ты, Иваша, и всегда был.
— Поверили, а? — повторил Беляков, с опаской окуная пятки в разбавленную старушкой воду. — А ты что же, не поверил?
— Чему? — с недоумением переспросил С.
— А вот что я автора лично знал?
— Да нет, что ты, это же факт, — сказал С., опять не понимая, куда клонит Беляков. — Но вот все остальное-то, ты так убедительно… — и он снова робко хихикнул.
— Правда, она всегда убедительная, — спокойно ответил Беляков, глядя С. прямо в глаза.
— Какая правда? О чем ты говоришь? — прошептал С., с тоской догадываясь, что розыгрыш продолжается.
— Что думаю, то и говорю. Автор этой книжки никому, кроме меня, не известен, и, слух был, давно погиб. Не то погиб, а не то это вообще псевдоним.
— Иваша, да ты что? — взмолился С. — Ты же со мной, со мной разговариваешь!
— А при чем тут ты?
— Что за нелепые игры? Что тебе нужно? Не хочешь воспоминаний о прежнем — не надо, разойдемся, как и не встречались, только отдай мне мою книжку!
— Не отдам. Понял? И не приставай ко мне больше.
— Да зачем она тебе? Зачем ты меня мучаешь?
— Зачем? Про то мне знать, а тебе гадать.
— Что за бред! Я имею право! Это моя повесть! Я ее написал!
— Право не право, написал не написал — доказательства где?
— Какие еще доказательства? Все знают, что это моя книга!
— Кто это — все? Кто знает, кто помнит?
— Меня вон даже по истории литературы проходят…
— В истории литературы произведение, а не ты. А тебя в связи с ним кто помнит?
— Да все… Вот хоть ты — помнишь же?
— Где они, эти все? Ну, назови мне хоть одного живого, который тебя в те времена знал? А я — ну, у меня к старости память, знаешь, того. Да и у тебя тоже — вот, к примеру, часто ли ты Ивашку Белякова вспоминал? Вон даже и увидел, имя-фамилию услышал — а признал разве? То-то. А говоришь — знают, помнят… Никто ничего не знает и не помнит.
— Это ты верно, — грустно согласился С., только что сам бившийся с непослушной памятью.
И тут же пожалел, что согласился. Беляков оперся о подлокотники, наклонился вперед, отчего его лицо еще сильнее налилось кровью, и зашептал вкрадчиво:
— Вот ты говоришь — моя повесть, я написал. Это ведь просто так, шевелится у тебя в памяти что-то, а что — сам не знаешь. Знаешь разве? Ну тогда расскажи мне, расскажи, напомни, когда написал, где написал? Как издавал? Где черновики, рукопись где? Где первоиздание? Сам говоришь, у тебя его нету. А авторы такие вещи всегда бережно хранят!
— Иваша, Иваша… — лепетал С., холодея. Никаких рукописей с тех времен у него, разумеется, не сохранилось и сохраниться не могло.
— Видал! Кроме «Иваша, Иваша» и сказать тебе нечего.
И как раз тут С. сообразил, что может его спасти:
— Да вот же Лиза сидит! — почти закричал он. — Она же мою рукопись и перепечатывала! Лиза, помнишь? Ты ведь мою рукопись перепечатывала, и не один раз, на почерк жаловалась! Помнишь?
Старушка молча посмотрела на мужа, а тот подхватил:
— Да, почерк у тебя был — кура лапой. А она чего помнит? Что я скажу, то она и помнит. Ну, если перепечатывала, да еще несколько раз, то ты, значит, перепечатанное правил? Так где же хоть один машинописный экземпляр с твоей правкой? Где?
— Пропал… Вместе с рукописью и со всем остальным… — прошептал С.
— Ну, видишь? Никаких доказательств у тебя и нет. Просто придумал себе когда-то в утешение легенду, благо автор — тезка, да и поверил в нее. Сжился — годы-то наши длинные.
— Иван, Иван, что ты несешь! Что за вздор! Какая легенда? — тоскливо прошептал С. — Зачем тебе эта дурацкая игра… Вспомни, когда книжка вышла, ты ведь сам меня хвалил, даже признался, что завидуешь. Даже подражал мне когда-то…
— И теперь признаюсь — завидовал! Чего не признаться? Никто нас не слышит. Завидовал и до сих пор завидую. А что подражал — так теперь это мне на пользу выходит. Да ты на Лизаньку не смотри, она у меня, когда надо, глухая и немая.
— Но тогда что же? Тогда зачем?
— Ах ты, простая душа. Даже жаль тебя становится. А, Лизанька? Жаль ведь его? — Беляков вытащил ноги из воды и держал их на весу.
— Жаль, — сухо ответила старушка.
— Иваша…
— Вот и мне жаль. Вытирай!
Старушка опустилась на колени и принялась вытирать Белякову ноги. И С. невольно замолчал и встал, видя, что на него не обращают внимания.
Он стоял и смотрел, как старуха присыпала распаренные ступни тальком, как с трудом натягивала на них нитяные носки, всовывала ноги в шлепанцы…
Что же, значит, так и уйти? Ничего не добившись и ничего не поняв? Впрочем, он уже начинал смутно догадываться. И зачем, зачем только он сюда пришел? Зачем вообще куда-то поехал? Разве плохо ему было дома? Скорей уйти отсюда, и уехать, не дожидаясь конца путевки…
Нет, нельзя.
Нельзя. Надо забрать… или хотя бы понять…
Беляков тем временем грузно перемещался на кровать, ворчливо жалуясь:
— Ну и нисколько не помогло. Как стоял в голове шум, так и стоит. Таблетка-то, таблетка где? Все забываешь, фефёла.
— Да ты сразу после ужина принимал.
— Значит, еще дай. Вон, грохот прямо. Да еще этот, — он мотнул головой в сторону С., — совсем меня простотой своей расстроил.
— Извините, пожалуйста, — обратилась к писателю старуха, — уже поздно.
— Да, да, я сейчас, — пробормотал С. Затем глубоко вдохнул воздух и сказал просительно: — Иван, отдай книжку.
— Что? — переспросил Беляков, с которого жена начала стягивать исподнюю рубаху.
— Отдай книжку, — тупо повторил С.
— О, да погоди ты, — Беляков раздраженно оттолкнул старуху. — Ведь пристал как банный лист, спать, что ли, при нем ложиться?
— Отдай книжку. Ну, дай хоть почитать, я верну…
— Почита-ать?! — Беляков широко открыл рот и отрывисто захрипел, и С. с ужасом догадался, что тот смеется. — У тебя что, совсем ее нет? Дело, значит, еще лучше обстоит, чем я думал.
— Позднейшее издание есть, но там уже все совсем не так…
— Верно, той-то книжечке уж никто не позавидует. Нагадил ты там порядочно. Вот та — твоя, не буду спорить.
