Вовка сам удивился своему спокойствию.
— Ты как со мной разговариваешь! — взревел Гоблин.
— А как надо разговаривать? Я так со всеми разговариваю — по-русски. И вообще, Геннадий Олегович, почему вы думаете, что я куда-то хотел прыгать? Что ли я совсем дурак? Не-а, я просто заперся на крыше, чтобы мне не мешали думать. Я придумывал, как дать вам отпор и как отстоять правду. А если из-за всякого гада прыгать с крыши, порядочных людей на Земле вообще не останется.
Вовка теперь знал, что он не прогнётся, что будет добиваться справедливости, как когда-то это делал отец. А Гоблин, услыхав Вовкин ответ, замолк и встал, вылупив глаза. Он, порой, соображал туго, вот и в этот раз эта «глубокомысленная речь» поставила его в тупик. Гоблин, видимо, никак не мог понять, какие «гады» имелись в виду и о каких «порядочных людях» говорит Вовка. А директор всё понял:
— Муравкин, что ты себе позволяешь?! Почему грубишь взрослым, тем более своим наставникам?!
— Но Арсений Ильич, что ли я грубил кому? Я просто сказал, что на самом деле. Я там заперся, чтобы мне не мешали думать. Или что ли Вы хотите, чтобы я говорил не то, что думаю?
— Да, Муравкин, трудно с тобой разговаривать. Ладно, пошли в столовую. Позавтракаешь, а потом поговорим о том, что ты вытворяешь.
— Не-а, я не пойду в столовую.
— Это ещё почему?
— Арсений Ильич, вы разве забыли? Я же лишён завтрака. Да, а ещё обеда и ужина. Отменять распоряжение Геннадия Олеговича непедагогично. Вот на полдник, если не возражаете, я схожу. Ведь про полдник Геннадий Олегович сказать забыл.
Теперь в ступор впали оба — и Гоблин, и директор. Вовка даже и не думал, что его ответ так на них подействует. А есть, почему-то, и вправду не хотелось. Можно было подумать, что привидевшийся ему ужин, да и обед тоже, были настоящими. Вовка действительно был сыт, поэтому пойти в столовую отказался наотрез:
— Можете меня силой в столовую притащить, — сказал он, — но есть вы меня, всё равно не заставите. Ведь не будете же вы силой заталкивать мне в рот еду.
— Так это что же получатся, — спросил директор, — голодовка?
— Нет, что вы, Арсений Ильич. Просто я не хочу подрывать авторитет Геннадия Олеговича. Если он решил меня наказать, а вы это отмените, то я могу подумать, что Геннадий Олегович неправ. А так получается, что он как будто бы прав.
— Что значит это «как будто бы»?! — заорал Гоблин, который уже отошел от устроенных Вовкой переживаний.
— А «как будто бы» и означает то, что означает. Что ли вы, Геннадий Олегович, не знаете, что я никаких сумок не крал? Что ли не знаете, что я не курю и не пью пива. Знаете вы это.
— Я про тебя, сопляк, всё знаю! И я знаю, что такие отморозки, как ты, и пьют и курят. Так что нечего вводить Арсения Ильича в заблуждение. На что ты ещё мог потратить все деньги?!
— Какие деньги? Нет у меня денег, и не было. А если были, то когда я успел их потратить? Я, после того, как их кто-то украл, никуда не выходил, где потратить можно. Ну вы же знаете, Геннадий Олегович.
— Не потратил, значит спрятал! А потратить собираешься позже! Причём именно на курево и пиво!
— Геннадий Олегович, — очень спокойно сказал Вовка, — я ведь знаю, что вы меня ненавидите. Но это ваше дело. Только вы ведь ничего не знаете. Что ли вы видели, как я своровал сумку?
— Тогда как же она у тебя под матрасом оказалась? — спросил Арсений Ильич. — И потом, с чего ты взял, что Геннадий Олегович тебя ненавидит? С чего бы это ему?
— Есть с чего. С того, что я не захотел быть гадом и доносчиком.
— Ты думай, что говоришь, щенок! — взревел Блинов.
— Геннадий Олегович, успокойтесь, — осадил его директор. Вы, всё-таки педагог, а не… впрочем, неважно.
— Извините, Арсений Ильич, погорячился, — ответил Гоблин. — Просто меня возмутила наглость, с которой этот ворюга отпирается. Мало того, ещё и наговаривает на меня всякое.
— Что ли я наговариваю? — удивился Вовка. — Что ли это неправда? А вот вы на меня наговариваете. Сначала докажите, а потом наговаривайте.
— Я?! Наговариваю?! — снова заорал Гоблин.
— Да, наговариваете. Хотя бы то, что я курю и пью пиво. Вы это видели? А вот Гоблинёныш… ой!.. то есть Колька и курит и пьёт — это все знают. Интересно, где он деньги берёт на отраву?
Вовка заметил, что Гоблин испугался, даже побледнел.
Арсений Ильич это тоже заметил.
— Вам что — плохо, Геннадий Олегович? — спросил он.
— Нет, ничего. Просто перенервничал из-за этого ублюдка. Сейчас пройдёт.
— Геннадий Олегович, выбирайте, всё-таки, выражения. Идите, лучше, успокойтесь. Потом подойдёте ко мне в кабинет. Вова, идём, поговорим там. Я думаю, что в тебе, всё-таки, проснётся совесть. Ты должен понять, какое горе ты доставил Антонине Александровне. Пошли…
…Когда пришли в кабинет, Арсений Ильич сел за стол и, усадив Вовку на стул напротив, начал «воспитательный процесс».
— Итак, Муравкин, Я хочу рассказать тебе об Антонине Александровне, которую ты так жестоко обидел.
— Я её не обижал. Что ли думаете, мне её не жалко?
— Не перебивай, Муравкин. Потом выскажешься, когда я закончу. Так вот, Антонина Александровна одна воспитывает двух маленьких дочек. Зарплата у неё, сам понимаешь, небольшая. Так вот им, из этой зарплаты пришлось целый год откладывать деньги, чтобы накопить на ремонт крыши и крыльца их домика. Ты знаешь, как это трудно? Им ведь приходилось во многом себе отказывать, чтоб накопить те деньги…
Вовка слушал и удивлялся. Ведь во сне старец рассказывал то же самое. И на крыше он поскользнулся, как тогда во сне. Что это? Может это не просто сон? Да и вообще сон-то был, как наяву — совсем на сон не похож.
— …а ты у них отнял всё, что они с таким трудом сумели скопить, — закончил Арсений Ильич.
— Арсений Ильич, вы мне не верите, но нельзя же просто так обвинять, если точно не знаете. Вы знаете, как мне жалко Антонину Александровну?
— Вова, как ты не поймёшь. Что отпираться бесполезно. Все видели, что сумку нашли у тебя. А раз тебе жалко Антонину Александровну, давай поступим так: ты просто отдашь спрятанные деньги и будем считать, что ничего не было. Ну, оступился, что же теперь поделаешь. Давай с сегодняшнего дня ты просто как бы начнешь новую жизнь, с чистого листа.
— Не выйдет, — ответил Вовка.
— Почему не выйдет?
— Потому, что денег у меня нет, и не было. И начинать новую жизнь я не хочу, я и так живу честно, в отличие от некоторых. А сумку кто угодно мог подложить.
— Ну вот, снова «сказка про белого бычка». Понимаешь, я хочу всё уладить миром.
— Я тоже не хочу ни с кем воевать, но придётся. Я обещаю, что деньги вернёт тот, кто их украл. Я узнаю, кто это сделал.
В это время в кабинет вошёл Гоблин. Он уже не был в тех «расстроенных чувствах» и выглядел как обычно.
— Ну как, Геннадий Олегович, немного успокоились? — спросил директор.
— Да, вот валерьянки искушал двадцать капель. Ну, скажу я вам, и гадость, но что делать… Ну так что, продолжает отпираться?
— Как видите. Ещё сказал, будто не он украл деньги, а кто-то другой, и он знает кто.
— Нет, — поправил Вовка, — что ли я говорил, что знаю? Я сказал, что узнаю. А ещё узнаю, кто ему велел украсть и подложить мне сумку, хотя я уже догадываюсь.
Вовка заметил, что при этих словах Гоблин снова побледнел. И тут до него дошло, что, не случайно
