Гонец снова поднял руку.
- Скателок из Вордена, - назвал он второе имя. - И Билль Белоручка из Сайлса... Они обложили вотчинный суд три дня назад, на рассвете. После того как сожгли свитки, часть разошлась по домам. Вокруг манора - не больше ста человек. Сэр Стефен сам охраняет манор. Двадцать три вооруженных защищают стены...
- Как ты выбрался оттуда, старик? - перебил гонца Гай Гисборн.
- Я прикинулся, будто с ними, и показал им подземный ход в манор. Но ход был засыпан. Мне поверили, потому что я сам из Дэйрволда.
Рейнольд Гринлиф стиснул в руке тяжелый оловянный кубок. Смятый в комок, тяжелый кубок выпал из его руки и с глухим стуком упал под стол.
- Попомним мы тебе этот подземный ход! - прошептал он, стараясь покрепче запомнить лицо старика.
- Как звать тебя, гонец? - спросила жена шерифа.
И Рейнольд Гринлиф дважды повторил долетевший до него ответ:
- Эдвард. Эдвард из Дэйрволда.
Теперь шериф с Гаем Гисборном и другими рыцарями обсуждали, какую помощь выслать сэру Стефену. Гай Гисборн никому не хотел уступить главенства в отряде. Он заявил, что отряда, который есть в Ноттингеме, мало. К утру готовы будут двинуться в путь его ратники, прямо из замка. Гонец тотчас же поскачет назад и даст знать сэру Стефену, что помощь идет. Манор должен держаться. Ни один виллан не уйдет от суда.
Шериф кликнул писца. Вместе с Гаем Гисборном он сел диктовать послание сэру Стефену.
Толстый нищий загородил своим дородным телом всю дверь.
Рейнольд Гринлиф обернулся и громко воскликнул:
- Вот это нищий так нищий! Уж наверно бенедиктинец... Много постился ты на своем веку, святой отец? И куда тебе столько мешков?
- Как же, как же, благородный господин! - низко кланяясь, ответил монах, просовывая голову в дверь. - Один мешочек у меня для хлеба, если милосердие ваше пожертвует корочку бедному пилигриму. Один мешочек - для зерна, коли случится протянуть руку у порога житницы, полной даров божьих. Вот этот мешочек - для соли. А этот, - тут монах осенил себя крестом, для вина, если милости вашей будет угодно...
- Так и быть, - усмехнулся Рейнольд Гринлиф, - для твоих десяти мешков придется пожертвовать тебе лепту вдовицы.
Он отломил маленький кусочек хлеба и протянул его нищему.
Монах подхватил подаяние и бросился целовать руку стрелку.
- Задержи гонца, - шепнул монаху Рейнольд Гринлиф и, притворно поморщившись, выдернул у него руку. - Пошел вон, бродяга! - прикрикнул он на нищего. - От тебя разит вином, как из бочки.
Монах согнулся в три погибели, еще раз поклонился и окунулся в дождь.
7. О СТРАДАНИЯХ ОТЦА ТУКА
Монахам враг, шерифу враг,
Стрелкам свободным друг
Таков он был всегда, толстяк,
Веселый фриар Тук.
Отец Тук, тяжело пыхтя, остановился посреди дороги. Пот катился градом по его щекам вперемешку с дождем; от мокрых лохмотьев шел пар. Ноттингем исчез за поворотом дороги, а впереди только глубокие следы конских копыт цепочкой тянулись вдоль, и каждая ямка спешила заплыть мутной пузырчатой жижей.
- Клянусь святым Кесбертом, - сказал отец Тук, - у проклятого старика четыре ноги, а у меня только две! Но я догнал бы его, если бы не эта пузатая бочка! - Он с ненавистью посмотрел на свой толстый живот. Хлюпает, как у лошади селезенка. Ах ты, жирный кабан, только на то и годишься, чтоб перегонять эль и мед, перегонный котел! И подпругу-то не сумел подрезать, толком! А уж если Маленький Джон велел задержать гонца, стало быть, дело не шутка.
Подобрав полы плаща, он вздохнул и пустился снова бежать. Дождь поредел и совсем перестал, а толстяк все бежал, с великим трудом перебирая обросшими глиной ногами.
- Стой! - воскликнул он вдруг, вглядываясь в следы на дороге. - А подпруга-то лопнула как-никак! С полчаса уж, наверное, он тут протоптался. Уж теперь я его догоню! Свернул бы он только на Сайлс. А если на Ватлинг? Ищи тогда ветра в поле!
Отец Тук выбрал высокий каштан, у которого низко начинались ветви, обхватил ствол руками и стал карабкаться вверх. Кое-как он добрался до первой ветки и перекинул через нее ногу. Ему долго не удавалось подтянуться так, чтобы навалиться на ветку брюхом, и он раскачивался, вися вниз головой, а ветер пузырем надувал мокрый плащ. Стрелок помянул, по своей привычке, святого Кесберта, а потом и святого Дунстана, и Вольфхэда, и Вульфстана, и сорок угодников, и деву Марию. Видно, дева Мария услыхала его, потому что она помогла ему вскарабкаться на скользкую ветвь. И хотя непристойно святому отцу обнажать свои телеса, прежде чем лезть дальше, фриар Тук сбросил вниз на траву изорванный плащ, показав дроздам и дятлам широкую взмокшую спину, плечи, похожие на добрые окорока, и грудь, изукрашенную хитрой татуировкой: тут были и кресты, и сердце, пробитое стрелой, и рыцарский герб, составленный из четок, бочки и лука со стрелами. Отдышавшись немного, святой отец полез с ветки на ветку, стараясь ставить ноги поближе к стволу, чтобы не подломился какой-нибудь предательский сук.
Так взбирался он выше и выше, пока верхушка дерева не заходила под его тяжестью, как тонкая былинка. Отсюда он увидел перекресток и гонца, подъезжавшего к тому месту, где раздваивалась дорога.
- Святая Мария, пречистая дева, - твердил фриар Тук, раскачиваясь на верхушке каштана, как тяжелая груша, - пусть свернет он к Сайлсу, потому что тогда уж наверное остановится на ночь в сторожке у Черного Билля! А ну как свернет на Ватлинг?
Тут счастье оборотилось лицом к толстяку, потому что всадник действительно свернул по пути к Сайлсу. А когда фриар Тук добрался до нижней ветки, он даже вскрикнул от радости: четыре десятка псов вихрем неслись по дороге. Издали казалось, что они и вовсе не касаются земли.
- Осторожно, дьяволы! Дайте мне спрыгнуть, ведь я раздавлю вас! Да что вы за умники! Полегче, полегче, Волк, ты собьешь меня с ног! Не время теперь целоваться. Уж я знаю, ты меня и в преисподней отыщешь, хитрец. Ха-ха! Посмотрим, какую рожу скорчит сатана, увидя таких провожатых! Полно скакать тебе, Волк, принимайся за дело. А ну догони, возьми!
С этими словами отец Тук ткнул вожака мордой в дорогу.
- Фью-ить, фью-ить, - свистнул он.
И пес, распластавшись над землей, понесся по следу, а за ним и вся стая. В один миг собаки скрылись вдали.
- Ну, теперь я могу не спешить, - облегченно вздохнул отец Тук.
Он накинул на плечи плащ и зашагал по дороге. Солнце выбилось из-за туч у самого горизонта, посылая вдогонку стрелку длинные, узкие полосы света. Дорожные кочки заиграли золотом; тощая тень, смешно покачиваясь, побежала впереди отца Тука. Отец Тук был еще в лесу, а тень - на опушке; отец Тук на опушке, а тень - на лугу; отец Тук - на лугу, а тень побежала уже по медной щетине сжатого ячменя.
Запряженная четырьмя парами волов, тащилась по полю повозка с камышом.
'Никак, во всей Шотландии не осталось камыша, чтоб навить еще один такой воз', - подумал отец Тук.
Рядом с возом тащился крестьянин на крошечной лошаденке. Он сидел боком на ее костлявом хребте, босыми пятками выбивая дробь по едва прикрытым шкурой ребрам. Лицо пахаря было все в морщинах и горело на солнце, как еловая кора.
- Слышь, молодец, не продашь ли своего скакуна? - окликнул крестьянина отец Тук.
Тот удивленно вытаращил глаза.
- А? Чего? - спросил он, повернувшись к стрелку и приставив к уху ладонь.
- Продай своего коня! - повторил отец Тук погромче.
Крестьянин затряс головой:
- Не продажный.
