- Специалистов по чудесам? Разве есть такие?
- Хоть вы и иронизируете над моей склонностью к цитатам, все-таки позволю еще одну. Потому что лучше не скажешь. Тот же блаженный Августин: чудеса не противоречат законам природы, они противоречат только нашим представлениям о законах природы. А Гюрджиев считает, что чудо - это явление, которое совершается по законам другого космоса, нам неизвестным, потому они и кажутся нам чудесными. Специалисты по парапсихологии есть вам не отвертеться. Да и эгоистично это было бы, согласны?
- Со стороны, конечно, судить легче. - Панаев встал, подошел к столу, положил ладони на гладкую поверхность. Девушка смотрела на него снизу вверх, он разглядел, что у нее серые глаза. - А когда это ни с того ни с сего начинает происходить с тобой... - Ему показалось, что в серых глазах мелькнуло разочарование и он неожиданно сказал совсем не то, что хотел сказать: - Вам хочется, чтобы я попробовал угадать ваши мысли?
Девушка развела руками и улыбнулась:
- Очень.
- Прошу прощения, вас Людмила - а дальше?
- Можно без 'дальше'. Как говорится, у нас в комсомоле без отчеств.
- Ладно, все равно к врачу. Только предупреждаю: что получится и получится ли вообще - не знаю, так что не обессудьте. Во всяком случае, я искренне постараюсь угадать ваши мысли. Хотя что для этого делать, ей-богу, не представляю. И за последствия не ручаюсь.
Девушка в раздумье провела пальцем по щеке. Панаев вернулся на свое место.
- Последствия, - медленно сказала она. - Последствия... Есть! Я готова. Пробуйте.
Они сидели в пустом зале, муха продолжала с жужжанием рваться в сентябрьское утро, выцветшая полоса красной материи на стене призывала их внести достойный вклад, по коридору за дверью процокали каблучки и Панаев подумал, что если кто-нибудь заглянет в зал - по конторе может прокатиться вторая волна информации, потому что сидели они молча и Людмила, уперев подбородок в ладони и слегка подавшись вперед, не отрываясь смотрела прямо на него. Панаев тоже смотрел на нее и вдруг поймал себя на том, что изучает ее свежее лицо, слегка вьющиеся светлые волосы, родинку на щеке... Он мысленно одернул себя и постарался сосредоточиться.
Никаких посторонних мыслей он не улавливал, но не спешил прерывать молчание, не желая огорчать журналистку. Он подумал, что сейчас быстренько управится с машинкой, позвонит расчетчикам, чтобы забирали - примчатся мгновенно, как на крыльях слетят со своего пятого этажа и в ножки не забудут поклониться, - а потом пойдет в поликлинику и ему пропишут что-нибудь на самом деле, наверное, бесполезное, потому что нет в поликлинике штатной единицы парапсихолога, а есть только терапевты, глазники и прочие невропатологи, которые ничем не могут ему помочь. Но больничный, наверное, ему все- таки дадут, пропишут какое-нибудь успокаивающее или ободряющее, Людмила ведь говорит, что энергии тратися много, Кулагину какую-то поминает... А может быть просто вручат направление на обследование в психиатричку, в Новый поселок. Итак, сейчас он управится с делами, а потом поедет на троллейбусе в поликлинику, пройдет через сквер и свернет за угол желто-белого четырехэтажного здания с аркой, ведущей во двор с одинокой чахлой рябиной. На стене дома неровно прикреплен белый прямоугольник с черной надписью: 'ул. Радищева, 5/16'...
У него слегка закружилась голова, щекам стало жарко. Лицо Людмилы отдалилось и расплылось, словно он заглянул в перевернутый несфокусированный бинокль. Потом это прошло и он услышал встревоженный голос журналистки:
- Виктор Борисович! Виктор Борисович...
- Что... случилось? - Панаев с трудом выговаривал слова, стараясь
справиться с неповоротливым языком. - Натворил... что-нибудь?
Когда-то, еще учась на втором или третьем курсе института, он с
ребятами ходил подрабатывать на всякие базы. Однажды они вчетвером
взялись разгружать вагон с солью: долбили ее ломами, потом лопатами насыпали в мешки, а мешки относили на склад, и весили эти мешки килограммов по восемьдесят. Когда полвагона было разгружено, они выпросили задаток, Юрка сбегал за портвейном и они пили его прямо из горлышка, а потом опять доблестно трудились. Управившись с делом, осовевшие от работы и выходящего пОтом дешевого, но 'градусного' портвейна, они отправились в баню и там, после парной, Панаева окончательно проняло. Он сидел в раздевалке, завернувшись в простыню,ти не в силах был пошевелиться. Сейчас он ощущал нечто подобное.
Людмила торопливо подошла к нему, заглянула в лицо, деловито нащупала пульс. Глаза у нее были испуганные.
- Нормально, - сказал Панаев, чувствуя, как проясняется голова. Ничего не упало?
- Ф-фу... - Людмила отпустила его запястье и села рядом. - Вы меня испугали немножко. Вид у вас был как у распятого Иисуса. Ну что?
Панаев вяло пожал плечам. Слабость все-таки оставалась.
- А ничего. Впрочем, - он прислушался, - муха затихла. Может быть вместо телепатии получилось убиение насекомого?
- Может быть, - серьезно ответила журналистка. - Загоруйко рукой определяла цифры на электролюминесцентном индикаторе за стеной, а через несколько часов после эксперимента квартиру буквально заполонили муравьи, которых там никогда раньше не было. Все возможно. Ну, рассказывайте.
- Так нечего рассказывать. Старался, смотрел на вас - ноль. А потом как-то переключился, стал думать о своем. Даже не думать, а так...
- О чем? - требовательно спросила девушка.
Она сидела вполоборота к Панаеву, от ее волос едва уловимо пахло чем-то приятным.
- Н-ну... Как поеду в поликлинику... - Он с усилием потер лоб. - Вы знаете, там ведь никакого желто- белого дома... И арки никакой нет. Там не Радищева, а Октябрьской ре... - Он осекся.
Журналистка вцепилась в рукав его свитера:
- Дом, номер дома какой, запомнили?
- Кажется, пять дробь шестнадцать.
Девушка вскочила, возбужденно зашагала от кресла к столу и обратно и стала действительно похожей на девчушку. Остановилась возле Панаева:
- Вы не бывали в Калинине?
- Это который Тверь? Не приходилось.
- А я там родилась и жила до седьмого класса. Именно в желто-белом доме на улице Радищева, пять- шестнадцать. И только что старалась представить его как можно отчетливей. По вас парапсихологи плачут, Виктор Борисович! Даю материал в завтрашний номер. Отсюда можно позвонить?
- Позвонить-то можно, - безрадостно сказал Панаев. - Не знаю, плачут ли ваши парапсихологи, а мне вот точно не до смеха.
*
В парке осень почти не ощущалась. По-прежнему зеленой была трава, листья тополей и каштанов закрывали небо, над кустами летали пестрые сойки и теплым был воздух, но лежали уже на лужайках среди кустов желтые ломкие березовые листья, смешиваясь с пятнами солнечного света, поубавились краски на клумбах и не хотелось уже, как в августе, погрузить ладони в овальную чашу фонтана и с размаху плеснуть в лицо прохладной водой.
Панаев свернул с центральной аллеи, неторопливо прошел по тропинке, петляющей между деревьев и кустов, а потом, с хрустом давя подошвами сухие ветки, побрел прямо по траве под пронзительные крики потревоженных соек. Сел на толстый кривой сук с ободранной корой, уложенный на двух низких пеньках. Всего лишь в ста метрах чадил и шумел проспект, но сюда не проникал ни шум, ни сизые клубы автомобильных выхлопов. В ветвях копошились сойки и пахло сеном. Панаев провел рукой по лицу, снимая прилипшую паутину, вытянул ноги и закрыл глаза.
Визит в поликлинику занял почти три часа. Панаеву измерили температуру и давление, сняли электрокардиограмму, стучали по коленкам резиновым молоточком, водили чем-то холодным по животу,
