скручиваясь спиралями, свиваясь петлями, комкая, сдавливая пространство, растекаясь по воздуху, ныряя под землю и ввинчиваясь в желтизну, плавно струились над белой дорогой внешние обманчивые очертания Зала Многомерных Отражений. Рядом вгрызались в пространство переливающиеся злые углы Забытого Поля, монотонно качались гигантские серые тени опустевших Детских Причуд, дорога шла в гору, словно возносясь на невидимых крыльях к безбрежью площади, к узорам, оставленным теми, кто жил намного раньше под этим неярким небом, кто строил Великий Мир.
Торжественно высился, плыл, извивался, врывался в пространство нерушимый город, один из многих, созданных навсегда. Он слит, сплетен воедино с миллионом жизней, и неразрывна эта связь, она - залог бессмертия, вечного потока жизни, бросившей когда-то вызов пустоте и унынию бесстрастной холодной Вселенной. Вот рядом, стоит только пройти сто шагов по одной из дорожек, Место Странных Игр, вот выходят оттуда довольные и беззаботные...
Резкий звук пронесся над городом, сминая желтое небо, стирая углы и полукружия, растворяя шары, гася мягкий свет плоскостей. Панаев отодвинул чистый тетрадный лист, недоуменно поднес к лицу зажатую в кулаке ручку, бросил на стол и пошел открывать дверь. Головокружение прошло, зато ноги двигались с трудом, словно он брел по пояс в воде.
Он расписался за телеграмму ('Срочная', - буркнул почтаальон), прислонился к стене в прихожей, не решаясь прочесть слова на полосках бумаги, косо наклеенных на серый бланк. Сердце то колотилось,то замирало. В его жизни была всего лишь одна срочная телеграмма. 'Приезжай. Мне очень плохо без тебя. Таня'. И он примчался, бросив дела и подавив своим неудержимым напором авиационного начальника отдела пассажирских перевозок. Давно это случилось. Потом ей было очень плохо с ним. Им обоим было плохо.
'Мама... Мама', - стучало в висках в такт биению сердца. Видно, не зря накатило что-то в парке...
Он медленно прочитал прыгающие буквы. Потом еще раз. В изнеможении сел прямо на стоящие у двери кроссовки и уткнулся лбом в колени.
'Витя, что с тобой? Заболел? Я приеду. Мама'.
Он представил, как мама торопится на почту, как пишет на бланке, и перо рвет бумагу, и сонная ленивая Зина, шевеля губами, перечитывает слова и щелкает счетами, и мама суетливо вытряхивает деньги из кошелька... Телеграмма отправлена почти сразу же после того, как он вышел из парка, значит...
Значит, что-то еще открылось в нем. Но почему - в нем? Почему - он? Самый обыкновенный, не лучше и не хуже других. В чем он провинился? Или чем заслужил?
Даже вздыхать не хотелось. Панаев вытянул из-под себя кроссовки, обулся и отправился на почту давать успокаивающий ответ.
До вечера он переделал вс дела: написал письмо, покормил кота и поужинал сам, позвонил Сереге и пообещал разобраться с 'Панасоником' на следующей неделе, проглотил три таблетки и столовую ложку маслянистой соленой микстуры, разделся и собрался лечь, выполняя требования врача, но в это время зазвонил телефон.
- Здравствуйте, это Людмила Ермоленко, 'Молодая смена'. Извините, что беспокою, мне в 'ноль девять' дали ваш номер. Как у вас?
- На больничном. - Панаев ногой легонько пнул Барсика, пристроившегося рядом драть когтями палас. - Лечу нервы, повышаю тонус. Все остальное дело химиков и радиоэлектронщиков.
- Я так и знала! - Голос Людмилы оживился. - Материал уже пошел в завтрашний номер. Нового ничего не было?
- Усилием воли перебросил с западной границы эшелон с мылом, сейчас разгружают, - хмуро ответил Панаев. - Вам очередь занять?
- Интересный вы человек. Хотелось бы еще раз с вами встретиться.
- Жена реагирует нормально, - по-левитановски отчеканил Панаев. - А
я не подопытный кролик. Извините, мне надо соблюдать постельный режим.
Не дожидаясь ответа, он раздраженно положил трубку. Не видя собеседника отказывать было проще.
'Интересный человек! Не человек интересный, а способности
интересные. И встретиться ты хочешь не с человеком Виктором Панаевым, а с феноменом Панаевым. Ну тебя в баню!'
Он устроился на диване, взял журнал и спросил себя, что это он так раскипятился? Ответ был довольно очевиден, но Панаев не стал уточнять. Ну, смазливая журналистка, цитатник ходячий, да и бог с ней совсем, с этой журналисткой.
Вероятно, от принятых лекарств его начало клонить ко сну, но он не поддавался и, потирая глаза, перелистывал страницы.
*
[Рассказ 'Стремившийся войти' - очередное видение Панаева].
*
Утром Панаев проснулся, как обычно, в семь, вспомнил, что на работу идти не надо и опять заснул. Окончательно разбудил его Барсик, который прыгнул на одеяло и требовательно замяукал, напоминая о завтраке. Панаев чувствовал себя отдохнувшим, ничего не болело, сон снился приятный - он летал над лесом, руками отталкиваясь от воздуха, поднимался в небо и парил без всяких усилий, наслаждаясь полетом.
Панаев турнул кота с постели и немного полежал, вновь переживая подробности сна, а потом вспомнил о Штурмовике, встал и принял таблетки. Непонятные видения не прекращались.
После завтрака он постоял на балконе. Погода опять была солнечной и тихой, и чувствовал он себя совершенно здоровым. Даже как-то неудобно было сидеть дома, словно этим своим сидением он обманывал тех, кто продолжал работать.
А что если все прошло и он опять стал нормальным человеком? Обыкновенным человеком, без всяких там почти сверхъестественных парапсихологических штучек?
Когда, повинуясь его мысленному приказу, лежавший на столе журнал пришел в движение и плавно опустился на пол, Панаев понял, что чудеса продолжаются. Он вытер вспотевший лоб и сделал несколько глубоких вдохов-выдохов, стараясь успокоить сердце, колотившееся так, словно он только что бегом поднялся по лестнице на свой четвертый этаж. Посчитал пульс: сто шестьдесят, многовато для нетренированного организма. Бегать по утрам он перестал лет десять назад, когда все отчетливее стала проявляться х с Татьяной взаимная неприязнь. Теперь занятия спортом сводились только к редким играм в пляжный волейбол.
Сердце, наконец, успокоилось. Панаев прислушался к своим ощущениям: окружающее чуть-чуть затуманилось, как после бутылки пива натощак, но это могли действовать таблетки, а в общем, состояние было очень даже сносным. Панаев приободрился, поднял с пола журнал и засвистел старую песню о Красной Армии, которая всех сильней.
Телефонный звонок оторвал его от бритья.
- Это Виктор Борисович Панаев? - спросил в трубке низкий мужской голос, похожий на голос тезки Вити Трубникова, соседа по гаражу, но все-таки не Витин.
- Он самый, - ответил Панаев, рассматривая в зеркале выбритый подбородок.
В трубке помолчали.
- Я слушаю, - сказал Панаев.
- Виктор Борисович, название 'Циролла' вам ни о чем не говорит?
Название 'Циролла' Панаеву ни о чем не говорило.
- Кто это спрашивает? - немного повысив голос спросил он. - Кто вы?
- Так ни о чем не говорит? Циролла. Ци-рол-ла.
- Да кто спрашивает? Какая циролла?
На другом конце провода положили трубку.
Циролла. Панаев недоуменно хмыкнул. Фирма бытовой электроники? Автомобиль? Город? Он покосился на Барсика, успевшего устроиться на диване. Кошка? Лошадь на бегах? Футбольная команда? Кто это шутит по утрам зачем шутит?
Циролла. Циролла... Ему почему-то стало тревожно. Что за нелепый звонок? 'Это слово вам ни о чем не
