- Что-то! - усмехнулся Панаев. - Именно это и беспокоит. И вообще самочувствие не очень.
- Виктор Борисович, а нельзя более подробно? - Журналистка уже расстегивала 'молнии' на сумке, извлекала ручку и блокнот. - Когда, как, где, ваши субъективные ощущения? Ваша сотрудница, Колодочкина - так, кажется? - говорила, но знаете - одно дело по телефону и от кого-то, а другое - из первых рук.
- Повторяю, за популярностью не гонюсь, - сухо ответил Панаев. Медные трубы мне не нужны, не тот случай.
- Но дело не только в вас, - возразила Ермоленко. - Изучение вашего феномена поможет науке, добавит что-то к нашему знанию о мире, что-то прояснит. Это все, конечно, штампы, но штампы верные. Наша публикация привлечет внимание, кого-то заинтересует, кого-то подтолкнет к исследованиям. И потом, секрета уже все равно не существует, сегодня знают у вас, через неделю будет знать весь город, но по слухам. Со всякими домыслами и прочим. Что такое слухи мы с вами знаем, весной спички весь город закупал, правильно? Поэтому именно сейчас газете нужно выступить и дать объективное изложение фактов. И просто по-человечески прошу вас, журналистка умоляюще посмотрела на Панаева. - Материал ведь сенсационный, согласитесь. Центральная пресса подобные случаи описывает, разрешили наконец, слава богу, так чем же мы хуже? Тем более, у нас ведь не 'утка', а факты.
- Фактов пока нет, - заметил Панаев, понимая уже бесполезность сопротивления. Отказывать он все- таки не умел, да и как отказать симпатичному напористому джинсовому созданию с просящими глазами?
- Факты - это вы и все, что вы мне продемонстрируете, - парировала
журналистка. - И обещаю не сообщать место вашей работы.
Панаев с уважением окинул взглядом ладно скроенную фигурку. Нет,
Людмила Ермоленко была далеко не девчушкой-студенткой. И все-таки он
не выбросил белый флаг, а отступил в крепость, подняв за собой мост через ров.
- Демонстрировать не буду - здоровье не позволяет. А рассказать расскажу, если изучение моего, как вы выразились, феномена, поможет науке.
- Вы знаете, еще блаженный Августин говорил о том, что люди удивляются высоте гор и волнам моря, величайшим водопадам, безбрежности океана и звездам и не обращают внимания на самих себя.
А стоило бы. Мы ведь наверняка и сотой доли своих способностей еще не знаем. Так что об этом надо говорить как можно больше.
- Возможно, - согласился Панаев. - Кстати, ваши светящиеся шары не утка? И почему вообще утка, а не курица или ворона?
- Шары не утка, - ничуть не обидевшись ответила Ермоленко. - Я беседовала с четырьмя очевидцами. Что же касается газетной утки, то, насколько мне известно, это выражение возникло в семнадцатом веке в Германии. Некоторые осторожные журналисты после сомнительных известий ставили пометку 'эн-тэ', 'нон тэстатур', то есть не проверено. А 'энте' по-немецки значит утка.
- Ага, - сказал Панаев. - Спасибо. Подождите, пожалуйста.
Он позвонил в сектор с телефона тети Тони и сообщил поднявшему трубку Полуляху, что пошел в зал заседаний.
В зале было пусто, с громким жужжанием билась в стекло раздраженная муха. Журналистка села за длинный полированный стол и раскрыла блокнот, а Панаев устроился на кресле в первом ряду, напротив нее.
- Рассказывайте, Виктор Борисович. Можно по порядку, можно не по порядку, как вам удобней. Вопросы и уточнения буду задавать и делать по ходу.
И Панаев рассказал по порядку. О Валечкином кавалере. О кафе. О полете телефона. О фургоне с шампунем. Только о видениях своих он решил ничего не говорить, потому что их можно было списать на причуды нездоровой психики. Ермоленко не перебивала, слушала внимательно, делая временам пометки в блокноте, лицо ее было заинтересованным, но не удивленным. Панаева это даже немного задело, он прервал рассказ и с неудовольствием заметил:
- Вы или ни одному моему слову не верите или каждый день встречаете таких, как я.
Рука девушки замерла над блокнотом.
- Просто я следую принципу из 'Посланий' Горация: ниль адмирари. Эмоции обычно мешают, их надо на потом отложить. Пожалуйста, продолжайте, Виктор Борисович.
Панаев проглотил это неизвестное ему 'ниль адмирари' и довел повествование до конца. Сразу же последовали вопросы, короткие, четко сформулированные, подобные гвоздям, которые уверенно забивают в податливую деревяшку. Журналистка Ермоленко явно знала толк во всей этой чертовщине.
- В общем, мистика какая-то, - заявил Панаев. - Услышал бы такое - не поверил, и никакой газете бы не поверил. Выходит, я будущее вижу, а ведь его же нет!
Девушка закрыла блокнот и спрятала в сумку.
- Случалось, что предсказания оракулов, авгуров и гаруспиков сбывались. Возможно, кое-кто из них тоже видел будущее.
- Я не знаю, кто такие гаруспики, - слегка раздраженно отреагировал Панаев.
- Люди, предсказывавшие будущее по внутренностям жертвенных животных. Этруски, Древний Рим. Довольно успешно прорицал Иероним Кардан, был такой математик, физик и врач в шестнадцатом веке. Между прочим, на семьдесят пятом году жизни устроил голодовку и умер. потому что до этого предсказал дату своей смерти. А у Александра Македонского был личный предсказатель, Аристандр. Вы вот говорите: мистика, будущего еще не существует, а Бертран Рассел считал, что как логики мы можем допустить возможность мира мистики, поскольку не знаем всех связей явлений в реальном мире. Кстати, кажется, еще Лаплас отмечал: мы настолько далеки от знания всех сил природы и способов их действия, что неразумно отрицать явления только потому, что они пока необъяснимы. И еще он же: нужно исследовать явления с тем большей тщательностью, чем труднее признать их существующими.
- Цитаты это цитаты. С ними что угодно можно доказать.
Брови журналистки на мгновение метнулись вверх.
- Я ничего не доказываю. По-моему, тут доказывать нечего. Просто эти люди уже высказали те убеждения, к которым я пришла, смею заверить, вполне самостоятельно. Отрицать, конечно, легче, чем изучать, мы ведь выросли на отрицаниях. Вот у вас целый набор: предвидение будущего, дальновидение, воздействие на метрику пространства-времени волевым напряжением, или телекинез. У меня три папки материалов собрано, а ведь сколько об этом умалчивали! И как давно было сказано: 'Познай самого себя', - но не проникались, не осознавали. - Девушка говорила убежденно, теребила джинсовый воротник. - Вы видите, какой перекос в науках? О человеке думаем в последнюю очередь, в себя не всматриваемся, а там, внутри у нас, не то что еще одна Америка не открытая, а может быть целая Вселенная. Вы только посмотрите: художник Попков предсказал свою смерть от пули. Его застрелили. Клавдия Костецкая, пациентка клиники Бурденко, воспринимала знаки сквозь непрозрачную среду, читала мысли на расстоянии... Кстати, - Ермоленко встрепенулась, - вы хотели прочитать мысли, но вместо этого передвинули телефонный аппарат. А еще раз не пробовали угадывать?
- Нет, хватит. - Панаев выставил перед собой ладонь, словно загораживаясь от журналистки. - Сыт по горло. Результат непредсказуем. А вдруг потолок обвалится? Между прочим, не только о других беспокоюсь, но и о себе тоже. Не помню кто из великих сказал: 'Не стой под грузом и стрелой'.
Девушка, казалось, не заметила колкости. Она понурилась и принялась бесцельно расстегивать и застегивать 'молнии' на сумке. Панаев чувствовал себя неловко, словно отказал в просьбе одолжить пятерку до зарплаты.
- Жаль. - Ермоленко вздохнула. - А вы мне показались решительным человеком.
Панаев усмехнулся:
- Провоцируете? Но поймите, я действительно не знаю, что может из этого выйти. Да и такая потом слабость наступает...
- Это понятно. - Глаза девушки вновь заблестели. - Когда Кулагина телекинезировала гильзу от охотничьего патрона, у нее давление подскочило до двухсот тридцати на двести. А при другом эксперименте тошнило и даже рвало. Большие затраты энергии.
- Вот-вот, - покивал Панаев.
- А вы знаете, я ведь все равно от вас не отстану. И специалистов натравлю.
