под глазами «финики»: они пока красные, только потом посинеют. Он выплевывает обломок зуба.
— Блядь, хуесосы, — говорю я. — Пошли в контору, скажем Обезьяне, остальным пацанам, найдем этих козлов и в жопу выебем.
— Пошли.
Обезьяна в конторе. Он слушает нас, кривит губы, морщится и от этого становится вообще уродом.
— Вы сами долбоебы, — говорит он. — Не надо было заебываться на кого попало. Говорите, на зеленой «шестерке», все спортсмены, один с носом? Знаю, кто это. Центровые пацаны. Фарцовщики или хуй там их знает, кто они. Зеня их знает: он сам с Кузей фарцует жвачками там, берут у этих, а эти — типа самые основные, знают, где все брать.
— И что, ничего нельзя сделать?
— Ничего. У них все подвязано, никто на них не полезет.
— Но эти, вчерашние… Эти лохи были, — говорю я.
— Может, и лохи, зато друзья у них… Следующий раз не лезьте. И вообще вам советую — кончайте хуйней заниматься. Бабки надо делать, что бы на водку было и на блядей, а не ходить — попять копеек стрясать.
На алгебре приходит военрук, забирает всех пацанов. Ведет нас на третий этаж, клюку на чердак.
— Залезайте, — говорит он.
На чердаке уже ждет завхоз Сергеич, старый алкаш. Он всегда ходит по школе в задроченном синем халате и с молотком в кармане. Несколько раз у него этот молоток вытаскивали и бросали в унитаз в мужском туалете.
Я никогда раньше не был на чердаке школы. Он весь засыпан обломками кирпичей, штукатурки, досками и какой-то соломой, и все это засра-но голубями. Несколько голубей летают по чердаку или сидят на досках.
— Берите доски, камни — что хотите, — и кидайте в этих гадов, — говорит Сергеич. — Гоните их, на хуй, через окно.
Чердачные окна открыты. На улице дождь, и слышно, как капли стучат по крыше.
Мы хватаем палки и кирпичи и начинаем швырять в голубей. Бегаем по чердаку как охуелые, мочим этих блядских птиц. Повсюду перья, а солома и доски обмазаны кровью тех, в кого попали. Спасаясь, некоторые кидаются в окна, но мы стараемся никого не выпустить, всех добить. Андреич стоит в углу и улыбается своей дебильной улыбкой.
Вечером выхожу погулять. На остановке никого нет, и я прусь в «контору»: вдруг там кто-нибудь сидит? Долго стучу — не открывают. Потом Обезьяна спрашивает:
— Кто там?
— Я.
— А, Гонец? Ну, заходи. Мы тут бухаем.
В конторе еще Цыган, Бык и еще несколько пацанов с района. На ящиках — бутылок десять чернила, нарезанный хлеб и сало.
— Откуда столько бухалова? — спрашиваю я.
— Хотабыч принес. — Цыган ржет. Он был уже здорово датый, остальные тоже.
— Обезьяна типа на залет собрал, — говорит Бык, и все лыбятся. — Прошел по всяким лохам — говорит: такое дело, залетели пацаны, поехали за свой район, а их менты повязали, хотят дело по весить. Ну и дают — кто трульник, кто рубль. Мне наливают в чью-то рюмку, я выпиваю и закусываю хлебом.
— Счас бы бабу протянуть хором, — говорит Обезьяна. — А где Клок? Пусть бы привел своих из учила — поварих. Мы б тут их обработали.
— Клок с какой-то бабой ходит, типа на постоянке, — говорит Бык.
— Откуда ты знаешь? Он что, говорил?
— Ничего он не говорил. Я его видел с ней пару раз в троллейбусе. Спрашиваю — кто. Говорит — так, баба из учила.
Я сижу рядом с Обезьяной. Он уже пьяный в жопу и начинает молоть всякую херню.
— На хуя ты в девятый класс пошел?
— Так просто.
— Хуйня все это. На хуй не нужно. Может, еще в институт потом?
— Не знаю.
— Вообще это твое дело. Ты свой пацан, ходишь за район. Так что это меня не ебет — в институт там или куда. Но я тебе говорю как старый уже пацан — все это на хуй не надо. Институт, хуют — все это хуйня.
— Я ж тебе не говорю, что в институт собрался.
— А какая хуй разница — говорю не говорю. Я только одно знаю… Это самое… Институт — это все хуйня. Потом что — сотню рублей? А что такое сотня рублей? Ты ни хера не понимаешь еще, что такое сотня рублей, потому что ты это… Ты молодой еще, но это все хуйня. А насчет бабок? Ну это, я тебе скажу. Вон, Цыган устроился на мясокомбинат, в охрану. Знаешь, сколько он имеет?
— Не знаю.
