— Как дела?
— Нормально.
— С Кузьминой еще ходишь?
— Не-а.
— А что так?
— Ты что, я ни с кем долго не хожу.
— Отодрал и бросил?
— Ну, почти так.
— И не жалко было? Она ж еще малая.
— А хули жалко? Я заставлял ее, что ли? Я ведь не силой ее — она сама говорит: хорошо. Типа влюбилась. Дура еще. И мамаша у нее такая, каждый месяц — с новым мужиком.
— А папаша?
— Он с ними не живет давно. Они говорят, что выгнали его, но я не верю. Ее мамаша такая стерва, что любого заебет. Скорее всего, сам ушел.
— Ну и как тебе с ней?
— Ну как? Только, что целку первый раз — интересно: кровь там, хуе-мое, а на самом деле — только лишняя морока. Кроме того, она ничего еще не умеет — малая. С ней кайфа особого нет. Лучше всего — когда бабе лет восемнадцать хотя бы, чтобы уже умела ебаться, а целки всякие — пошли они в жопу. А Кузьмина теперь пойдет по рукам.
— Думаешь? Она же отличница.
— А хули разницы — отличница, двоечница? Ты думаешь, только те ебутся, про которых все знают? Так это самые последние, такую я бы и не стал ебать. Мне один мужик — пили вместе — правильно говорит: не надо ебать блядей, надо ебать порядочных женщин. Понял? А такая, которая ходит по школе в грязных спортивных штанах под платьем, ее пусть алкаши за бутылку чернила дерут.
Первого мая иду с классом на демонстрацию. Можно было забить на нее, но я решил сходить. Нас заталкивают в троллейбусы — как кильки в банку, — чтобы везти без остановок в центр города. Я заскакиваю среди первых и успеваю сесть. Рядом садится Карпекина. Мы никогда не разговариваем и не здороваемся, но сегодня она сама заводит разговор:
— Как твои криминальные друзья поживают?
Она это спрашивает по-нормальному, без подъебки, и поэтому я не посылаю ее на хер, а отвечаю:
— Ты имеешь в виду Быка с Вэком?
— Ну, и их тоже.
— А остальные не друзья. Так, знакомые. Бывшие одноклассники, как и твои тоже. Слышала про Быру?
— Слышала и очень обрадовалась. Я всегда знала, что он сядет. Он подонок.
— Он ссуль. Если бы не соссал, на него другие дела бы не повесили.
— Ты ничего не понял. Дело же не в том, что повесили.
— А в чем?
— В том, что он сам к этому шел.
— Ладно, давай переменим тему.
— Можно, конечно. Но я тебя не понимаю. За чем тебе все это? Разве интересно?
— Что интересно?
— Ну, драки район на район. Водка.
— А что тут такого?
— Ничего. Я не хочу говорить как Классная или другие учителя — они ничего дальше собственного носа не видят. Но в чем-то они правы. Ты мог бы иметь нормальных друзей, нормальную девушку. А какой нормальной девушке будет интересен хулиган и алкоголик? Ты сам видишь, что за девушки ходят с твоими друзьями.
— А что такого? Нормальные девушки.
— Ты так говоришь только чтобы мне противоречить.
— Может быть.
— Не может быть, а да.
Троллейбус останавливается, и все бросаются к дверям, расталкивая друг друга, под визг учителей, которые ни хрена не могут сделать.
Троллейбус стоит в самом центре, недалеко от площади Ленина, через которую должна была пройти демонстрация. До начала еще больше двух часов. Стоять и ждать в школьной толпе неохота, и я иду гулять.
С забитой припизженными демонстрантами улицы сворачиваю во двор. Там какие-то мужики-работяги прислонили свои флаги и транспарант «За перестройку и демократию» к стене и разливают по рюмкам водку.
