объяснение. И я нашел таки некую штуковину - всем фокусам фокус.
«Просто изложите им научную истину, - заявил я. - Скажите, что так и должно быть по науке».
«Как-как?» «Это детерминизм, - сказал я (название пришло экспромтом). - Все довольно просто, несмотря на некоторую эзотеричность. Прежде всего: форма вытекает из содержания, поэтому ваша планета именно такова, какой должна быть по самой своей сути. Далее: наука неизменна, следовательно, все изменяемое - ненаучно. И, наконец, все вытекает из законов природы. Вы не можете знать заранее, каковы эти законы, но, будьте уверены, они есть. Так что никто не должен спрашивать: «Почему так, а не иначе?» Вопрос должен звучать так: «Как это действует?» Задал он мне еще несколько каверзных вопросиков. Старик оказался довольно сообразительным, но зато ни бельмеса не смыслил в технике. Его коньком были этика, мораль, религия и всякие такие призрачные материи. Он был из тех типов, что обожают абстракции, вот он и бубнил:
«Все действительное разумно! Гм, весьма заманчивая формула, хотя и не без налета стоицизма; надо будет использовать это в поучениях для моего народа… Но скажите на милость, как я могу сочетать фатализм науки со свободой воли, которую я намерен даровать моему народу? Они же противоположны!» Да, тут старикашка едва не загнал меня в угол. Но я улыбнулся и, откашлявшись, чтобы дать себе время на размышления, небрежно бросил:
«Ответ ясен!» (Когда не знаешь, что сказать, лучше ответа не найти.) «Вполне возможно, - согласился он. - Но мне он неизвестен».
«Послушайте, - сказал я. - Эта свобода воли, которую вы даруете своему народу, она ведь тоже разновидность фатализма?» «Ну, можно считать и так. Но есть и разница…» «А кроме того, - быстро добавил я, - с каких это пор свобода воли и фатализм несовместимы?» «Конечно несовместимы», - сопротивлялся он.
«Все дело в том, что вы совершенно не понимаете науки, - напирал я, проделывая у него перед носом старый трюк. - Видите ли, сэр, одним из основных законов науки является признание определяющей роли случая. А случайность (как вам, наверное, известно) - это и есть математический эквивалент свободы воли».
«Но вы противоречите сами себе», - упирался он.
«Это как посмотреть, - ответил я. - Противоречие - наиболее фундаментальный принцип устройства Вселенной. Противоречие рождает борьбу, без которой все приходит к энтропии. Поэтому у нас не было бы ни единой планеты или вселенной, если бы все не находилось в невозможном на первый взгляд состоянии противоречия». »На первый взгляд?» - быстро переспросил он.
«Ясно, как день, - подтвердил я. - Но это еще не все. Возьмите, например, какую-нибудь изолированную тенденцию. Что произойдет, если вы доведете эту тенденцию до предела?» «Не имею ни малейшего понятия, - сказал старик. - Недостаточно подготовлен для такого рода дискуссий».
«Да просто-напросто тенденция превратится в свою противоположность».
«Неужели?» - потрясение переспросил он.
«В самом деле, - заверил я его. - У меня в лаборатории есть бесспорные доказательства, но их демонстрация будет скучновата…» «Нет-нет, мне достаточно вашего слова, - поспешно сказал старик. - Ведь у нас же соглашение…» Соглашение - это все равно, что контракт, но звучит благороднее.
«Парные противоположности, - бормотал он. - Детерминизм. Тенденции, которые превращаются в свою противоположность. Боюсь, это слишком сложно».
«Сколь сложно, столь же эстетично, - сказал я. - Однако, я еще не кончил насчет предельных превращений».
«Продолжайте, будьте добры!» - попросил он.
«Спасибо. Так вот, еще у нас имеется энтропия. Это означает, что при отсутствии внешних воздействий все стремится идти своим чередом (а в моей практике бывало, что и при наличии внешних воздействий). Таким образом, мы получаем, что энтропия заставляет вещи двигаться к своим противоположностям. Ведь если одна вещь движется к своей противоположности, то и все другие движутся к своим противоположностям, поскольку этого требует наука. Такая вот картина. Все противоположности как безумные несутся к своим противоположностям и становятся своими противоположностями. И на более высоком уровне организации картина та же самая. И так далее. Чем дальше, тем больше! Так, да?» «Кажется, так», - согласился он.
«Прекрасно! А теперь возникает вопрос, все ли это? То есть, ограничивается ли все этим круговоротом противоположностей? Нет, сэр, вот что самое замечательное! Эти противоположности, которые прыгают туда-сюда, как дрессированные тюлени в цирке, на самом деле - лишь один из аспектов действительности. Потому что… (здесь я сделал паузу, а потом заговорил как можно проникновеннее) потому что за шумом и суматохой явлений реального мира прячется мудрость. Эта скрытая мудрость, сэр, видна за иллюзорными формами вещей и явлений. Она просвечивает в глубочайших деяниях Вселенной, пребывающей в состоянии великой и величественной гармонии».
«Как вещь может быть одновременно и реальной, и иллюзорной?» - быстро спросил он.
«Не мне знать, как ответить на такие вопросы, - сказал я. - Я только скромный научный работник и вижу лишь то, что вижу. И действую соответственно. Но быть может, за всем этим стоит нравственный смысл?» Старец задумался. Я видел, как он борется с собой. Конечно, любой на его месте тут же нашел бы ошибку в моих построениях, и все они рассыпались бы в прах. Но, как и все яйцеголовые очкарики, он обожал противоречия и склонен был включить их в свою систему. Здравый смысл подсказывал ему, что в природе не может быть таких трюков, что бы я там ни говорил, но интеллектуальность нашептывала, что, быть может, вещи только кажутся такими сложными, а за всем этим кроется простой и прекрасный единый принцип, а если и не принцип, то хотя бы мораль. Главное, я задел его слабую струнку, помянув о нравственности. Старикашка помешался на этике, он прямо-таки был начинен ей; его запросто можно было назвать «мистер Этика». А я случайно подбросил ему идею, что вся эта проклятая Вселенная, все ее постулаты и противоречия, все законы и беззакония - суть воплощение высоких нравственных принципов. «Пожалуй, все это глубже, чем я думал, - сказал он через некоторое время. - Я собирался наставлять мой народ только в этике, нацелив его на высшие нравственные проблемы, вроде: «как и зачем должен жить человек?», а не на вопросы о строении живой материи. Я хотел, чтобы люди изведали глубины радости, страха, жалости, надежды, отчаяния, а не превратились в ученых крыс, которые изучают звезды и радуги, а затем создают на базе своих наблюдений величественные, но ни на что не годные гипотезы. Я кое-что знаю о вселенной, но считал эти знания необязательными. Вы меня поправили».
«Ну что вы, - сказал я. - Яне хотел доставлять вам хлопоты. Я просто думал, что нужно обратить ваше внимание…» Старик улыбнулся:
«Этими хлопотами вы избавили меня от гораздо больших хлопот. Я могу творить по своему образу и подобию, но никогда не стану создавать целый мир, населенный миниатюрными копиями меня. Для меня важна свобода воли. И она будет у моих созданий - им на славу и на беду. Они получат эту блестящую бесполезную игрушку, которую вы называете наукой, будут носиться с ней и превращать в божество всякие физические противоречия и звездные абстракции. Они будут гоняться за познанием вещей и забудут о познании собственного сердца. Вы предупредили меня, и за это я вам признателен…» Я облегченно вздохнул. Откровенно говоря, он заставил меня понервничать. Я ведь думал, что он ничего из себя не представляет, с важными персонами не общается, а тут оказывается, у него благородные манеры. Все время я опасался, что он доставит мне массу хлопот, причем для этого ему достаточно было произнести всего несколько слов. Произнесет - и готово, фраза, как отравленный дротик, вонзится в мой мозг и останется в нем навсегда. Честно говоря, это меня тревожило.
Да, сэр, этот старый шут должно быть читал мои мысли. Ибо он сказал:
«Не беспокойтесь! Этот мир, который вы построили для меня, я принимаю без переделок. Он хорошо мне послужит, именно таким, какой он есть. Что же касается дефектов и недочетов, их я принимаю тоже - и не без благодарности; я даже оплачу их».
«Как? - спросил я. - Как вы оплатите ошибки?» «Приняв их без возражений, - сказал он. - Приму, повернусь и уйду, чтобы заниматься своими делами и делами моего народа».
И не добавив ни единого слова, старый джентльмен удалился.
